Магия книги

Если таково положение с нашим собственным достоянием, с произведениями наших лучших писателей, то тем щекотливее вопрос о переводах с других языков. Ведь число действительно классических переводов невелико; к ним относятся, например, немецкая Библия Мартина Лютера, немецкий Шекспир Шлегеля — Тика. В этих блестящих переводах язык наш вобрал в себя иностранные произведения на долгое время, но — не навсегда! «Долгое время» когда-то кончается, и Лютерову Библию большинство наших соотечественников давно бы уже не понимало, если бы язык ее постоянно не перерабатывался и не приспосабливался к каждой очередной эпохе. А теперь мы на пороге выхода в свет совершенно новой немецкой Библии, перевод которой осуществляется под руководством Мартина Бубера, и в которой мы вряд ли узнаем хорошо знакомую книгу нашего детства — настолько она изменилась. Библейский язык Лютера плотно прилегает к той временной черте — около 1500 года, — от которой началось формирование современного немецкого языка. А с тех пор прошло очень много времени. Единственным в своем роде исключением является в Европе Данте, чью поэму многие итальянцы и поныне знают наизусть большими частями. Ни один другой писатель Европы не достиг такого возраста без особенных изменений и тем более переводов. Но вопрос, в каких немецких переводах следует читать Данте, для нас неразрешим, ибо всякий перевод — всего лишь более или менее удачное приближение, и когда нас захватывают отдельные места перевода, мы жадно хватаемся за оригинал и пытаемся проникнуть в достойные благоговения староитальянские стихи.

Приступая к задаче составления небольшой библиотеки всемирной литературы, нам сразу же следует усвоить принцип всякой истории духа: самые древнейшие произведения — наименее всего устаревшие. То, что модно и привлекает всеобщее внимание сегодня, завтра может оказаться отвергнуто; что сегодня ново и интересно, перестает быть таковым послезавтра. Но оценка того, что уже пережило несколько столетий и все еще не забыто, не сгинуло, видимо, и на нашем веку не претерпит особенных колебаний. Мы начинаем с древнейших и священнейших свидетельств человеческого духа — с религиозных книг и мифов. Наряду с известной всем нам Библией, я открываю нашу библиотеку фрагментом древнеиндийской мудрости, «Ведантой», то есть «концом вед», в форме избранного из упанишад. Сюда же поставим и подборку из «Речей Будды» и не менее важный «Гильгамеш», родившийся в Вавилоне эпос, — могучую песнь о великом герое, вступившем в единоборство со смертью. Из Древнего Китая берем мы беседы Конфуция, «Даодэцзин» Лао-цзы и великолепные притчи Чжуан-цзы. Этим мы взяли основной аккорд всей человеческой литературы, выражающий стремление к норме и закону, которое великолепно воплощено в Ветхом Завете и у Конфуция; пророческий поиск освобождения от зол земного бытия, провозглашаемый индусами и Новым Заветом; владение тайнами вечной гармонии по ту сторону суетного, многоликого мира явлений; почитание природных и душевных сил в образе богов с почти одновременным знанием или предчувствием того, что все боги суть только символы, что сила и слабость, торжество и скорбь зависят в жизни только от человека. Уже в этих немногих книгах нашли свое выражение все виды абстрактного мышления, вся музыка поэзии, вся скорбь о бренности нашего существования и весь юмор по поводу этого. Сюда же следует присовокупить и подборку из классической китайской поэзии.

Из позднейших восточных произведений наша библиотека нуждается в крупном сказочном собрании, в «Тысяче и одной ночи», источнике бесконечного наслаждения, самой, богатой образами книге мира. И хотя все народы земли сочиняли чудесные сказки, этой классической волшебной книги, дополненной единственно нашими собственными немецкими народными сказками в обработке братьев Гримм, нашему собранию будет для начала достаточно. Очень желательна была бы для нас какая-нибудь очень хорошая подборка из персидской лирики, но в немецком переводе такой книги пока, к сожалению, нет, часто перелагались только Хафиз и Омар Хайям.