Мне не хотелось ходить в эти места, так как, пожив в доме Филиппа, я привыкла к чистоте. К тому же эти люди никогда не признавали меня, и причина их неприязни ясна. Их запах был отвратителен, но Филипп не обращал на это внимания. Он опускался на колени возле их грязных постелей, не замечая того, что лежащая перед ним женщина потная и чумазая, а у ее ребенка вокруг губ присохли куски пищи. А я стояла рядом с керамической миской в руках, в которую стекала кровь, и старалась не думать о том, что вполне могла оказаться на месте этой больной. Лежала бы точно так же в темном углу, зараженная паразитами и безобразная. Но со мной такого не случилось; мои руки стали мягкими и нежными благодаря маслам Филиппа. Затем мои мысли обращались к прошлому, когда я работала на фабрике. Иногда я так уставала, что моя нить запутывалась, и мне приходилось дрожащими пальцами расплетать ее, пока не видела миссис Уилок.
Из очага бедняков несло луком. Как я ненавидела все это! Я ненавидела Филиппа за то, что он заставлял меня вспоминать прошлое, и я поклялась своей бессмертной душой, что никогда снова не стану так жить.
Я гнала прочь от себя тяжкие мысли и представляла нас актерами на темной сцене. Я и мой Просперо — мы собирали кровь для полуночных ритуалов. Хотя мы брали у каждого совсем немного, я представляла, как миска, которую я держала, становилась все тяжелее и под конец мои руки начинали дрожать от усилий. Я разливала кровь по банкам, лежавшим в кожаном саквояже Филиппа, помечая каждую этикеткой с надписью чернилами разного цвета. Буква означала недуг, а цвет — его стадию. Дома я приносила банки в лабораторию и расставляла их по болезням.
Однажды в полдень я была в лаборатории и наблюдала за тем, как медленно расслаивается кровь. Это выглядело очень странно, и я никак не могла понять, почему то же самое не происходит в нашем организме.
Вошел Филипп, весь взмокший, с испариной на лбу. Он меня не заметил, так как я стояла в неосвещенном углу. Филипп зевнул, хрустнув челюстями, и бессильно опустился в кресло, стоявшее у его письменного стола. Окна были наглухо закрыты шторами, горели всего две газовые ламут — я всегда предпочитала слабое освещение. Откинувшись в кресле, он прошептал: «Я никогда этого не найду».
Почти против собственной воли я двинулась к нему. Я потерлась о его плечи, подражая миссис Уилок, которая делала нечто подобное, когда на фабрику по пятницам заглядывал ее муж.