Магия, любовь и виолончель или История Ангелины Май, родившейся под знаком Рыб

– Тамара Генриховна Шелест, – сказал он для меня, непонятливой, почти по слогам, – жаловалась, что ты ее бортанула. Просила уговорить тебя полететь с ней в Швейцарию. За ее счет.

– Мне она ничего такого не предлагала, – сказала я, слегка опешив.

– Ты что, Лина, не в себе? Мне действительно уговаривать тебя ехать в Швейцарию на халяву? – недоумевая, спросил Антон.

– Ну попробуй, – неуверенно предложила я.

– Я уже отдал ей твой загранпаспорт. Так что летишь в следующую субботу.

– Это в твоем стиле. Да уж, уговорил.

– Вот и славно. – И разговор со мной был закончен.

Надо ли говорить о том, что больше заснуть в эту ночь мне так и не удалось. Увидеть Туманского… Попасть за границу, да еще в Швейцарию, где говорят по-французски. А неблаговидные задачи – бог с ними. Можно сделать вид. Я ведь не снайпер, работающий на поражение. Так… создам иллюзию.

В день отъезда ранним майским утром Тамара прислала за мной белую «Тойоту» с правым рулем. Мне пришлось сесть с левой стороны от шофера и смотреть вперед, как будто машину веду я. Этот пустяк показался мне важной подсказкой судьбы – бери все в свои руки. Рули. Во всяком случае, мне хотелось это понимать именно так. Возможны были и другие варианты. Ну например, мне только кажется, будто бы я управляю своей судьбой. А на самом деле, рулит ею кто-то совсем другой. И так далее и тому подобное.

На залитой первыми лучами солнца улице Советской машина остановилась. Из подъезда, где мне уже приходилось бывать зимой, вышли Тамара Генриховна в чем-то по-европейски светлом и непризнанный гений Эдик Шелест с виолончелью в футляре.

Я выбралась из машины, чтобы познакомиться с подопечным. Его я видела впервые. Эдик представлял собой точную копию Шелеста-старшего: те же квадратура и объемная голова, тяготеющая к параллелепипеду. Только глаза у него были от матери – бирюзовые. Но как-то не слишком ему шли, как бирюзовые серьги начальнику транспортного цеха. Он протянул мне влажную холодную ладонь человека, находящегося на грани нервного срыва.

– Эдуард, – представился он и вежливо улыбнулся.

А вот улыбка у него оказалась хорошая – задорный изгиб уголков рта кверху. Такие улыбочки рисуют обычно в детских книжках.

В аэропорту «Пулково-2» Эдик первым делом отправился сдавать виолончель в багаж, оформляя ее как особо ценный и хрупкий груз.

Мы ждали его посередине зала регистрации. Вопросов у меня было гораздо больше, чем ответов. Но я понадеялась на русское «авось». Выплыву. Поймаю течение. Как-нибудь справлюсь.

Тамара раздражала меня беспрерывным потоком речи. Мне так нужно было оглядеться! Я кожей чувствовала, что настает мое время и тратить его на пустую болтовню никак нельзя. Я поддакивала и вежливо улыбалась, но сама то и дело глядела по сторонам.

– Скажите, Тамара Генриховна, – умудрилась я вклиниться в паузу между ее тирадами. – А в каких вы отношениях с Туманским? Он ведь, наверное, тоже может лететь нашим самолетом?

– Естественно, мы в нормальных отношениях, – театральным шепотом сказала Тамара и выразительно посмотрела на меня своими голубенькими глазками.– Пройдем мимо – поздороваемся. Он уже давно здесь.

– Здесь? – ужас мой, наверное, надо было слегка поубавить, но от неожиданности я не успела.

– Да что вы, Геллочка, так переживаете. Мы же в цивилизованном обществе. Мир искусства – это террариум, где все улыбаются друг другу. У этой игры есть свои правила. Не нервничайте так. На вас же не написано, каким родом деятельности вы занимаетесь.

– Давайте будем считать, что я журналистка, – заговорщицки прошептала я ей.– Я сама в это поверю, и мне психологически будет намного легче. Договорились?

– Как вам будет угодно. Я предпочла бы считать вас личным психологом Эдика. Я должна вам сказать, что сына моего окружают влиятельные…

– Давайте все-таки журналистом, – я позволила себе прервать ее высокопарную речь. Ври-ври, да не завирайся. Была журналистка, теперь психолог. Нет, я журналистка, и точка. Хоть пытайте.

– Ну хорошо, хорошо, – неохотно согласилась Тамара Генриховна, недоумевая по поводу моего ажиотажа. – Так вот, сына моего окружают…

Дальше я уже не слушала. Где она его видела? Вертеться в разные стороны я позволить себе не могла. Спина стала деревянной, шея каменной.

Паспортный контроль мы прошли быстро. Эдик тут же отправился в роскошный магазин дьюти фри. Тамара Генриховна бросилась за ним и попыталась увлечь меня за собой. Но никакие витрины меня сейчас не привлекали. Я пошла прямиком в заветную дверку с женской фигуркой. Здесь было мое временное убежище. Стоя перед зеркалом и уже в пятый раз намыливая руки, я пыталась восстановить душевное равновесие.

Усилием воли я заставила себя не морщить лоб и не сводить брови в гримасе беспокойства и приветливо улыбнулась себе в зеркало. Примерно так я должна буду повторить это в нужный момент. С чувством собственного достоинства, но без тени оскорбленной добродетели.