Магия на грани дозволенного

– Держи свои домыслы при себе, – буркнул он. – Ясно? Не я первый начал. Спроси у Гордеева.

– Неважно, кто первый, ты или он. Рано или поздно это должно было случиться.

– Да неужто?

– От вас еще в Интернате искры сыпались, а после того, что случилось летом…

– И ты туда же! – перебил Лисанский. – Сговорились вы все, что ли?! Я не виноват в том, что тогда произошло!

– Дэн так не думает.

– Дэн так не думает, – передразнил он. – А мне плевать, что думает твой Дэн. У него пунктик – свести меня в могилу. Я только защищался.

– Вот я и говорю, этого стоило ожидать, – спокойно повторила Ева.

– Не зуди. Закончила – выметайся.

– Придержи язык, – посоветовал Дэн, входя в комнату.

– О! Гордеев! Уж и не чаял увидеть. Явление тебя народу! Я гляжу, ты жив и здравствуешь! – насмешливо воскликнул Лис.

– Все лучше, чем строить из себя сирого да убогого: сохнешь, сохнешь, да все никак не сдохнешь.

– Ты мне три ребра сломал.

– В следующий раз сломаю шею.

– Не кипятись, Денис, – успокоила Ева. – К нему так долго никто не проявлял простого человеческого внимания…

Лисанский покраснел и отпихнул ее руки.

– Нужно мне твое внимание, полоумная!

– Я еще два дня назад сказала, что у тебя кости срослись, – заметила Ева с мягкой улыбкой. – Если бы не твое желание удостовериться в десятый раз…

– Ты не целитель, ты – убогий дилетант, и твоим скудным медицинским познаниям я не доверяю, – огрызнулся тот.

– Так, – Дэн скрестил на груди руки. – Сколько месяцев у тебя не было женщины, Лис? – он сощурился, видя, как тот закипает от бешенства. – Или у тебя их вообще никогда не было?

– А у тебя? – рявкнул Лисанский. – У тебя кто-нибудь был, кроме этой твоей…

Это был удар ниже пояса. В глазах почернело, рассудок отключился. Взбешенный, Дэн рванулся вперед, не замечая ни вспыхнувшей во всем теле боли, ни колокольного звона в голове. Руки сомкнулись на чужом горле – таком хрупком, таком уязвимом, что казалось, надави чуть сильнее – и позвонки хрустнут, раздробятся, и кровь вместе с осколками хлынет изо рта.

– Назад! – закричала Ева. – Дэн! Отпусти его!

Лисанский захрипел, задыхаясь, вцепившись в твердые, ледяные, точно окостеневшие, руки, сдавившие его горло. Вот так и надо было с самого начала: перекрыть ему кислород вместе с потоком магии, не дать сосредоточиться и ударить.

– Дэн, – повторила Ева. – Отпусти!

Лисанский начал синеть.

Нет, Дэн не хотел отпускать. Дэна трясло от лютой ненависти и дикой, необузданной жажды крови. «У бить, убить, убить», – гудело в голове, а пальцы на чужой шее сжимались все крепче, и в целом мире сейчас не могло найтись силы, способной ослабить их хватку.

– Дэн, – затараторила Ева, кидаясь к нему, обнимая, оттаскивая назад, пытаясь дотянуться, чтобы погладить по лицу и даже поцеловать. – Милый мой, хороший мой, не надо, солнышко, не делай этого, прошу тебя, ради Руты, ради той малышки, которую ты спас, – они не хотели бы… я не хочу, Дэн, слышишь? Я люблю тебя, Дэн. Люблю тебя. Ты нужен мне, очень нужен, Дэн, пожалуйста…

Трудно сказать, какие из ее слов пробились сквозь слепое пятно, которое затмило рассудок, но пальцы сами собой разжались.

Лисанский повалился на кровать, задушенно хрипя, кашляя так, словно вот-вот выплюнет собственные легкие. Дэн в ту сторону не смотрел – Ева обнимала его, прижимала его голову к своему плечу, и ее ладони гладили, гладили, гладили его по щекам, а губы целовали мокрые, холодные взъерошенные волосы, и лоб, и виски.

– Все, все, успокойся, – прошептала она, когда Дэн в смятении отстранился, убирая ее руки от своего лица. – Все наладится, поверь, – добавила Ева. – Но вам обоим нужно научиться держать себя в руках.

– Сумасшедшая, – пробормотал Дэн. Ярость сменилась изумлением и странным чувством нереальности происходящего. Он едва не убил Лисанского – видит Бог, он был близок к этому, как никогда! Всего несколько секунд – и по тому пришлось бы заказывать панихиду. Никакие чудодейственные зелья не спасли бы его от отпевания и гвоздей, заколоченных в крышку гроба. Он чуть не убил человека… второго за последние пару месяцев. Что же с ним творилось? Что за сила двигала им?

Дэн, шатаясь, отошел к окну, чувствуя, как на него наваливается беспросветная тоска, и в груди все леденеет, стынет, замирает. И сердце как будто уже не бьется – на его месте что-то твердое, мертвое, неподвижное. Внезапно затошнило, и от слабости задрожали колени, и дышать стало тяжело, будто грудь и горло сдавило стальными обручами. Эта чернота внутри напоминала живое существо, сгусток чего-то нестерпимо мерзкого – оно присосалось, и его шевеление походило на одержимость.

Дэн прижался виском к оконной раме, жадно втягивая носом дующий из окна сквозняк, – только бы не вырвало! Дождь барабанил в стекло, мутные потоки воды стекали на карниз, а Дэн все смотрел и смотрел на размытые силуэты домов за плотной пеленой дождя и жалел лишь о том, что три дня назад Ева не дала ему умереть.

Лисанский тем временем обмяк, распластавшись на постели. Хрипы стихли.