Магия Неведомого

Лечила встал, отпихнул табуретку, так что она упала на Берита. Сказал зло:

– Ты урок усвоил, сволочь? Вот и думай быстрее, следующий раз так легко не отделаешься.

Они ушли. Берит покатался по тюфяку, вытирая кровь из носа и пробуя найти положение, когда бы ребра и грудь так сильно не болели, но все же пришлось подняться. Потому что вошла Гонория. Она все увидела и поняла сразу. Помрачнела, поставила табуретку, села пряменько, даже сложила руки на коленях, стервоза.

– Я их сдержать пыталась. Но таких разве удержишь?

Берит все же добрел до умывальной плошки, поплескал в лицо водой, утерся той драной тряпкой, которую использовал вместо нормального полотенца. Тряпка воняла, и уже давно, но Гонория другую не приносила, тоже воспитывала по-своему.

– Ты как? – все же спросила она, теперь уже пытаясь придать голосу озабоченность. А может, и в самом деле волновалась за него, хотя бы немного.

– Нутро отбили, зверюги драные, – просипел Берит.

– Ты бы с ними сошелся, а? – высказалась Гонория. – Они бы тебя так не метелили при каждой встрече, а с уважением…

– Ага, молотили бы с уважением, скажи еще – с реверансами, – рыкнул Берит, согнал с табурета Гонорию, сам сел. Ноги у него дрожали от боли и унижения. И дышать выходило больно, все же изрядно его этот бык гоблинский отделал.

– Ты вот что, посиди пока. Я тебе сейчас рыбки принесу, у меня почти свежая рыбка жареная есть, – смилостивилась вдруг Гонория и умчалась вниз.

Обернулась действительно быстро, поставила на колченогий, обломанный с одного края столик миску с жареной рыбой. Даже хлеба принесла, а потом еще добавила и кружку воды, хорошей, которая почти и не пахла водорослями, наверное, к дальнему фонтану ходила с кувшином, а не к здешнему колодцу.

Берит подумал-подумал и стал есть. Какая это была рыба, он не понял, по вкусу что-то среднее между кефалькой и камбалой. Да и челюсть болела, все же свернул ее этот недоумок и урод… Да и рыба ему вдруг разонравилась, заметил он, что куплена у разносчика, а не приготовлена Гонорией, видно, поленилась она, не захотела сама у плиты стоять. И откуда у нее деньги, ведь самой жарежку устроить – дешевле бы вышло.

И все же он был ей благодарен. Неожиданно для себя обернулся и в упор, требовательно, как и не хотел сам, спросил ее:

– Ты меня-то хоть любишь?

До того, как он спросил, она смотрела на него почти с жалостью, он это чувствовал, а может, и воображал себе, что она – так-то вот с жалостью. Но когда спросил, она в лице переменилась, стала обычной Гонорией, туповатой, вечно злой и агрессивной.

– Тебя любить?.. – протянула она, как и почти все женщины в этом квартале умели. – Ишь чего захотел? – Она резко, словно воровала, выдернула тарелку у него из-под рук, а он и хлеб еще не доел, и спрятать в кулак не успел. Вышла за дверь, но, прежде чем спуститься по шаткой лестнице, обернулась, что-то в ее лице было все же непривычным, не таким, когда она порыкивала на него: – Зачем любить? И за что, за побрякушки? Они того не стоят, ты бы добыл что-то дельное, тогда бы, глядишь… – И вдруг со слезами в голосе, чего никогда не бывало, договорила: – Не нужна тебе любовь, тебе бы только трахаться да жрать!

Под ее тяжкими шагами лестница закачалась так, как раньше никогда не качалась, того и гляди рухнет. Берит осмотрел свою комнатуху, разломанную теперь кровать, разорванный тюфяк, сорванный со стены коврик. Поднялся, ходить уже получалось почти нормально, без хромания, вот только дышалось еще с трудом. Все же умело его бил этот гад, очень умело. И следов почти не осталось, если не считать фингала под глазом и разбитого носа, ну да это в их городе и в их домах за несчастье не считалось.

А потом он понял, что следует все же приниматься за дело. Как ни крути, а все незаметно для него созрело, даже перезрело немного. Прежде всего, он попробовал выкинуть из головы все мысли: и о храме, и о том, что его ждет, если он проколется, и о клятом Падане, и обо всем том, что этим вечером произошло. Мельком посмотрел в окошко, ночь там наливалась чернотой, становилась гуще. Если бы не его способность видеть в темноте, пришлось бы, пожалуй, свечу зажигать. Хотя и была у него всего-то одна свечка, сальная, вонючая, дымная и почти не дающая света, но все же была.

Нет, Берит решил, что свет ему не нужен. Просто дотащился до угла комнаты, поднял доску в полу, пошарил внизу. Достал свою сумку. Это была обычная холщовая сумка, с длинными ручками, чтобы носить через плечо. Выложил на стол туго перевязанную тряпицу, развязал и развернул, в ней были инструменты. Это были не слишком хорошие железки, но когда-то он ими гордился, теперь, правда, следовало бы заказать себе и получше, научился за годы-то ремесла, вот только денег не было, а влезать в долги слесарю он не решался. В общем, пока обходился этими.