Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века

Такое равнодушие к дьяволу не должно нас удивлять. Россия по большей части оставалась в стороне от основных культурных и религиозных событий Ренессанса и Реформации, отделенная от Запада с его культурными течениями религией, языком и письменностью; знакомиться с ними мешали также низкий уровень грамотности и отсутствие книгопечатания. Кроме того, православие в его русской версии исповедовало апофатический подход к богословию: церковь учила, что Бог принципиально непознаваем для человека и, следовательно, попытки проникновения в великие тайны его природы не имеют особого смысла. Европа, как католическая, так и протестантская, породила множество трудов по колдовству и демонологии – богословского, нравоучительного, наставительного, исследовательского и юридического характера. Авторы их пытались понять, как работает все это, снять противоречия – в общем, решить квадратуру круга. В России же редко задумывались о механизмах действия магии. Западные богословы мучительно размышляли над ролью свободной воли человека, поддающегося дьявольскому искушению, задавались вопросом о том, почему Бог не хочет обуздать своего падшего ангела. Взволнованные проблемой того, как инкуб может оплодотворить женщину – обитатели мира духов, инкубы по определению не имели физической сущности, – европейские ученые старались разгадать методы осеменения через заимствованное семя или заимствованные формы. Отвергая раннесредневековые утверждения о том, что магия – простое суеверие и поэтому не может быть эффективной, мыслители позднего Средневековья и раннего Нового времени упорно приписывали действенность колдовства вмешательству дьявола.

Жители Московского государства, напротив, не касались этих головоломных вопросов и, насколько можно судить, не волновались по поводу потенциальных логических несоответствий, неизбежно сопутствующих магическим действиям в мире, где царит божественный порядок. Нет никаких свидетельств того, что они старались хоть как-то упорядочить свои мысли и рассуждения о колдовстве; сохранилось ничтожно мало официальных или полуофициальных текстов, где колдовству дается описание и (весьма расплывчатое) определение. Как отмечает Б. А. Успенский, «на Руси не было схоластической теологии – не было богословских дискуссий, которые позволили бы эксплицитно связать любое отклонение от православия с демонологией и ересью. Соответственно, здесь не была разработана богословская экспликация ведовства» [Успенский 2010, особ. с. 220; Канторович 1990:161–163; Ivanits 1989: 94–95; Смилянская 2003: 42; Zguta 1977с: 1209].

Без той интеллектуальной и богословской кодификации, которая имела место на Западе, русская магия функционировала в туманной, двусмысленной «серой зоне», без сопроводительных текстов о сатанизме, которые позволили бы отнести любое, даже предположительно невинное волшебство к сфере еретического, нечистого и смертельно опасного [Clark 1990: 45–82]. В России также можно найти дела, где упоминается о вмешательстве бесов, о «бесовской» магии, о сношениях с самим дьяволом – но их крайне мало: в эту категорию попадают 18 дел из 227 за XVII век. Лишь в немногих законах и церковных постановлениях говорится о бесовстве. Как замечает Линда Иваниц, «в этих случаях, без сомнения, лучше всего считать дьявола одним из представителей нечистой силы, а не грандиозным образом, вокруг которого выстроена высокоразвитая демонология. В русских народных верованиях такой демонологии не найти» [Ivanits 1989: 121][111].

Ни авторы текстов, ни приказные люди не рассматривали колдовство как область предельно накаленной борьбы добра со злом. Журавель указывает, что «порча, “волшебство”, применение заговоров и другие магические действия рассматриваются вне оппозиции “божественное – дьявольское”» [Журавель 1996: 45]. Как отмечает Уилл Райан, «в русском языке не существует определенного и неопределенного артиклей, так что при чтении текста не всегда ясно, имеется ли в виду дьявол как разновидность демонических сил или Дьявол – падший ангел Люцифер, искуситель Адама, князь преисподней и господин более мелких бесов»: эта грамматическая неопределенность является языковым отражением промежуточных зон русского потустороннего мира, населенных разнообразными духами, силами, существами [Райан 2006: 66][112]. Эта двойственность благоприятствовала проявлениям прагматизма и различным градациям при рассмотрении стандартных дел о колдовстве. Канторович верно замечает, что магия не считалась чем-то категорически противоречащим религии, а потому