Магия слова. Диалог о языке и языках

Есть еще знаменитая Septuaginta, когда собрали в III в. до н. э. 70 переводчиков, чтобы перевести Ветхий Завет с древнееврейского на древнегреческий. Не нам судить, насколько это реально, но Божественным провидением всё было переведено в высшей степени точно, причём всеми «толковниками» одновременно.

— Какие еще есть исторические упоминания от переводчиках?

— В древнем Китае существовали школы переводчиков с санскрита и пали на китайский, которые занимались переводом буддийских текстов. В XII–XIV веках в Ганзейских городах и примкнувшим к ним Великом Новгороде и Пскове существовали школы толмачей. В этом случае формальное изучение языков друг друга было вызвано потребностями торговли. В то время уже активно применялись разные формы контрактного права. Нужны были письменные договоры для «купил — продал».

— Мы им исстари поставляли пеньку, мед, пушнину…

— …А они нам — серебряные монеты. И вина. Так называемые ромейские.

— Вот кто нас споил!

— Немец нас и споил. До этого же пили мед да пиво. Ни в одной сказке ты не прочтешь: «Я там был, коньяк-водку пил».

— Не только в мирное время, но и на войне без переводчиков не обойтись…

— Все завоевательные походы с древности предусматривали наличие в армии необходимого количества толмачей — людей той местности, которую предстояло захватить. Не случайно вплоть до наших дней дожило выражение «взять языка» — то есть, поймать человека с той территории, которую надлежит завоевать, и владеющего языком той местности. Человека, который может послужить связующим звеном — проводником, переводчиком, парламентером. Это не просто пленный, источник информации, а изначально — носитель языка.

— Дмитрий, у тебя немалый опыт общения с крупными политическими деятелями. Расскажи о наиболее памятных встречах.

— В 1991 году, в последний год существования Советского Союза, время настолько сгустилось, что не то что каждый день — едва ли не каждый час приносил какую-то новость. И, находясь в гуще этой информационно-политической среды, я, естественно, многое наблюдал. Драма была шекспировского накала. Напряженная атмосфера сказывалась на каждом. В какие-то моменты переводчик во мне вступал в конфликт с человеком и гражданином. В августе 1991-го, когда Ельцин выступал с галереи Белого дома, обращаясь к народу, мне хотелось быть гражданином, а не толмачом, раствориться в толпе, поддаться эйфории. Но в то же время рядом находился оператор, и я должен был передавать информацию на АВС News.

— То есть ты был и русским, и американцем одновременно.

— Да. Нечто подобное происходило и в ночь, когда ожидали штурма Белого дома. Я был внутри него со съемочной группой. Мы тогда «допросили» всех абсолютно, кроме Ельцина, который, как нам сказали, нездоров и спит. И тогда я тоже поймал себя на противоречии. С одной стороны — эмоциональная вовлеченность в событие. А когда ты увлечен, часто это отвлекает. Но в момент, когда рушится империя, оставаться просто сухой функцией очень сложно. Тем не менее, старался совмещать то и другое.

— И все-таки вернемся к встречам с политиками.

— Я переводил Михаила Горбачёва в прямом эфире вскоре после Беловежской пущи, когда он фактически объявил о роспуске Союза. Дело в том, что бюро американской телекомпании, на которую я тогда работал, находилось на метро «Кропоткинская», в нескольких сотнях метров от Кремля. Начиная с 1989 года, со съездов народных депутатов, у нас появилась возможность работать в режиме live, передавая репортажи обо всех событиях, которые тогда происходили. Причем приходилось сочетать перевод с аналитикой. Потому что американцы, да и вообще западные люди, включая советологов и кремленологов, не понимали, что у нас происходит и чего ожидать… Любой русский человек, который владел английским языком и с ними взаимодействовал, был для них источником информации. Их запрос был не «переведи, что тот-то сказал», а скорее — «что он имел в виду?» В те дни не было такого пафосного ощущения, что распадается великая держава — просто череда быстро меняющихся событий. Не было предчувствия, что отныне всё будет по-другому. Вот почему, когда Горбачев говорил фактически о распаде великой страны (еще до объявления о своей отставке!), этому не придавалось такое уж судьбоносное значение. Был просто прямой эфир, и мне сказали: «Он что-то увлекся, эмоциональные всплески даёт, так что ты быстренько сам подытожь и сворачивай, а то, может, он еще полчаса будет говорить».

— Что ж ты такое сказал в переводе?