Магия венецианского стекла

Матвей растерся полотенцем докрасна, накинул на голые плечи спортивную куртку, взял охапку дров и пошел растапливать печь. Утро выдалось ветреное, студеное, на траву за ночь лег иней. Ему-то к холоду не привыкать, но гостью следует уважить, женщины любят тепло. Просыпаться в выстуженной комнате, умываться и одеваться, стуча зубами, им не по душе. И правильно. Каждому – свое! Мужчине – закалка, а женщине – нега.

Печка разгорелась, самовар поспел, поджарилась яичница. Матвей полез в погреб, достал соленых грибов, квашеной капустки собственного приготовления, моченых ягод. В Камышине он не признавал городской еды, готовил в печи, как бабка Анфиса, – электрическую плитку на всякий случай привез, но еще ни разу не пользовался.

Гостья застала его за завтраком.

– Садитесь, – предложил он. – Водки выпьем. Вам после вчерашнего не помешает.

– Где моя одежда?

– Я ее постирал. Когда высохнет – зашьем, погладим. Ее собака порвала! Вы чудом остались невредимы. Даже царапин нет.

Она стояла простоволосая, в длиннющей, до пят, бабкиной рубашке с выцветшей вышивкой по вороту и подолу; в шерстяных носках Матвея, которые он положил у кровати, вместо тапочек.

– Значит, мне все это не приснилось?

– Полагаю, нет.

– А… как на мне оказалась чья-то рубашка?

Она хотела спросить, кто ее раздевал, но постеснялась. Ясно, кто. Похоже, женщин в этом доме не водится.

– Спать одетой неудобно, – объяснил Матвей. – И потом… ваша одежда была вся в грязи, в собачьей слюне, простите, и в дырах. Есть подозрение, что на вас набросился бешеный пес, поэтому я все снял. Из предосторожности!

– Угу… спасибо.

Она все еще не отошла от шока, в который ее повергло вчерашнее нападение Бешеного.

– Вам нужно поесть, – сказал Матвей. – И выпить.

Она послушно села за стол, глотнула холодной водки, сразу охмелела. Со вчерашнего дня у нее маковой росинки во рту не было.

Матвей оценил ее внешность на троечку, – обычная фигура средней полноты, обычное лицо с правильными, не слишком выразительными чертами. Если бы не большие черные глаза красивой удлиненной формы и приподнятые к вискам брови, ее можно было бы назвать невзрачной. Но глаза и брови делали ее лицо приятным, даже весьма привлекательным. Лоб открытый, темные волосы ровно подстрижены, слегка вьются и достают до плеч.

– Вам не мешало бы попариться, – сказал он. – Очень успокаивает. Хотите, я истоплю баню?

– Да… пожалуйста.

– Вы ешьте! – Он придвинул к ней тарелку с яичницей и грибами. – Попробуйте грузди, я сам собирал.

Она смутно помнила, что с ней произошло вчерашним вечером, и напрягалась, пытаясь восстановить подробности. Она вышла из пыльного, пропахшего бензином автобуса, долго петляла по незнакомым улицам. Темнота сгущалась, а она шла и шла наугад, куда ноги несли. Уже давно нырнул куда-то, исчез из виду старик в фуражке… Сумка! У нее была с собой сумка!

– Где моя сумка?

– Здесь, – он показал в угол у двери, где на крючке висела небольшая спортивная сумка. – Ночью, когда вы уснули, я ходил на то место с фонарем, увидел в кустах сумку и понял, что это ваша. Там еще были вилы, но я их оставил до утра. Сегодня мне их принес сосед, Прохор Акимыч.

– Какие вилы?

– Которыми я убил собаку. Теперь вспомнили?

– Кажется, да… впрочем, не совсем…

Она надела на вилку гриб, отправила его в рот и разжевала, – вкусно. Настоящий сочный, хрустящий лесной груздь, а не магазинные шампиньоны! И вдруг в ее ушах, как наяву, раздался оглушительный собачий лай, яростное рычание, и она ощутила прыжок из кромешной тьмы жуткого лохматого чудища, толчок в грудь, сбивший ее с ног, зловонное дыхание собаки, треск разрываемой острыми клыками куртки…

– А-аа! – вилка упала на стол, а гостья прижала ладони к щекам и зажмурилась. – Собака! Она едва меня не загрызла!

– К счастью, пес не укусил вас и даже не оцарапал – только изодрал одежду, – успокаивающе произнес Матвей. – Вам повезло. Похоже, он взбесился! Это опасно.

Она помолчала, ковыряя вилкой яичницу. Аппетит пропал, хмель тоже выветрился. Пережитый вчера испуг напомнил о себе дрожью в руках, головокружением.

– И… что потом было? – с трудом вымолвила она.

– Я схватил вилы, выбежал на ваш крик, раздумывать было некогда, пришлось прикончить собаку. Вам, очевидно, стало плохо, и вы упали на землю, кажется, потеряли сознание. Мы с Прохором не знали, кто вы, куда направлялись, поэтому я принес вас к себе в дом, оказал первую помощь, привел в чувство… Вы были не в себе, молчали, потом сразу уснули. Вот и все. Кстати, удобно ли почивалось на бабусиных перинах?

– Почивалось… – повторила она. – Как вы интересно выразились. Сейчас так не говорят.

Матвей развел руками.

– Я старомоден, как этот дощатый стол, за которым мы сидим. За модой не гонюсь, в ногу со временем не подстраиваюсь. Со мной, вероятно, женщин одолевает смертельная скука, и они бегут от меня, как черт от ладана!

Она застенчиво улыбнулась, поправила волосы и… порозовела. Неужели застеснялась? Хороший признак – значит, нервное напряжение идет на убыль. Но кто она, почему не называет своего имени? Спросить самому? Не будет ли это выглядеть навязчивым?