Так продолжалось до рокового дня, когда Руни, бродя по лесу в поисках ягод, вдруг ощутила знакомый гул. Очень скоро заломило виски. Опустив корзину на землю, девушка крепко сжала их, постаравшись сдержать натиск боли и вдруг, покачнувшись, упала в траву. Ей показалось, что внутри что-то взорвалось, полыхнув страшной молнией невыносимой боли, парализуя сознание. Не было даже слез. Не пытаясь подняться с травы, Руни лишь прижималась лбом к нагретой земле, втайне надеясь, что это поможет. Она не пыталась поднять голову, так как перед глазами плыло. Ей казалось, что если она попытается встать, то снова рухнет. Нежданно в ушах вновь зазвучал жуткий гул.
— Сделай это, или не выживешь! Ты должна! Тебе нужно освободиться! — раздался в глубине сердца неведомый голос, давая надежду на избавление. Подсознательно Руни уже понимала, что они связаны, боль и “цветок”.
Сопротивляться мучительной боли не было сил, и внезапно Руни решилась. До храма ей было сейчас не добраться, однако кругом было много деревьев, по форме похожих на золотистый столб.
— Какая мне разница: столб или дромм? Лишь бы только больше не мучиться! — промелькнуло в воспаленном мозгу.
Присмотрев старый дромм посредине поляны, она из последних сил попыталась подняться на ноги, сняла с груди синий камень и, встав, как на картине, взглянула через него.
Поначалу ничего не случилось, лишь руки стали дрожать мелкой дрожью, а в горле возник жаркий ком. Потом камень стал светлеть. Становясь все прозрачнее, ярче, он завибрировал сам по себе и нежданно в мозгу что-то вспыхнуло белой молнией. К небу взметнулся голубой столб, распадаясь на лепестки. Взмыл оранжевый шар. Уронив руки, Руни смотрела, не отводя глаз, хотя дым разъедал их, а запах гари казался невыносимым. Серые хлопья мертвого пепла сыпались с неба, как будто шел снег.
Гул утих. Руни ясно слышала тишину. Замолчали пичужки, которые наполняли летний воздух пронзительным щебетом, смолкли кузнечики. Даже зеленые стрекотуньи-стрекозы куда-то исчезли, и боль сменил страх перед сделанным:
— Как я могла?!
Для лесянки, выросшей здесь, дромм был живым существом. Подчиняясь приказу неведомой Силы, она позабыла об этом. Теперь же, когда боль ушла, Руни перепугалась. Конечно, и раньше, готовя запасы дров, ей приходилось губить живые деревья, прося у Леса прощение.
— Разреши мне забрать их, ведь нам нужно жить! — обращалась она к нему, выбирая полусухие деревья с поврежденной корой.
Но сожженный дромм был в расцвете сил, его гибель была бессмысленной. Выбирая “объект” она думала лишь об одном: как избегнуть приступа боли. Красивое, сильное дерево просто попалось под руку. Руни не волновало, что она сделает с ним.
— Если я не сдержалась сейчас, то как совладаю с моей Силой в будущем? — повторяла она, холодея от страха. — А если во время припадка на месте дерева будет живой человек?!
Ей казалось, что теперь каждый зверь в лесу знает о сделанном ею.
— Не понимаю, почему они, не боясь, раньше шли ко мне? Подойдут ли теперь или в ужасе разбегутся? Как я посмотрю в глаза Свельд? Она знала, предчувствовала, что эта Сила опасна! — твердила она про себя.
Руни было бы легче, сумей она просто заплакать, но ее глаза после приступа боли все еще оставались сухими, слез не было. Страх перед тем, что таилось в ней, расколол душу Руни на две половины, уже неспособных смириться друг с другом. Память о тех мирных днях, когда Сила дремала в душе, обжигала страшной тоской об утраченном чувстве покоя и радости жизни. Новая Руни, испепелившая дромм, подчиненная Силе, до смерти пугала ее саму.
Пробираясь сквозь чащу, Руни молила Лес об одном: о забвении. Ей безумно хотелось позабыть о случившемся, будто ничего не было. Оказавшись у дома и обнаружив, что Свельд до сих пор не вернулась, она попыталась немного совладать с собой. Это не сразу у нее получилось.
В конце концов, взяв корзину с лесными ягодами и достав медный таз, Руни решила заняться вареньем. Обычно это делала Свельд, но сегодня ей захотелось подменить сестру. Занимаясь не слишком привычным ей делом, Руни старалась внушить себе, что способна вернуться к прежней жизни.
Монотонный труд не успокаивал. Головная боль прошла, но облегчения не было. Память упорно воскрешала все пережитое, заставляя задаваться вопросом, что будет дальше, сумеет ли она управлять собой или придется ей выжечь весь лес, который она так любила.
Нежданно из глаз покатились слезы. Стекая по щекам, они капали на руки, в ягоды, в таз. Вскоре Руни рыдала, уткнувшись лицом в траву. Постепенно поток слез иссяк, и ее охватило равнодушие. Зная, что не сумеет ничего изменить, Руни словно смирилась с этой тяжестью.
— Может, мне все же сходить в белый Храм? Не случайно на старой картине изображен именно столб, а не дерево! Может, он выдержит мой удар, и я вновь смогу жить спокойно? — зашептал ей внутренний голос, баюкая новой надеждой, и Руни, склонившись к корзине, взяла новую горсть спелых ягод.
Обрывая с сочной мякоти листья и плодоножки, подумала, как хорошо просто жить.