Правая рука мгновенно онемела, и я едва не уронил Ирину. Но она, зная результат, успела повиснуть на мне, а затем медленно соскользнула на пол.
— Ловко! — я попытался растереть руку.
Но Ирина не дала этого сделать. Она быстро несколько раз пробежалась пальцами по моей руке от кисти к плечу и обратно. Онемение тут же прошло, и теплая волна знакомо заструилась под кожей.
— Пойдем! — Ирина потянула меня за рубашку вглубь коридора.
— Погоди, а ужин?
— Потом. Сначала проведем сеанс, — она толкнула почти невидимую в темноте дверь, и мы оказались в спальне.
Все дальнейшее слилось для меня в один-единственный бесконечный вдох, наполнивший уставшее тело живительной, горячей, упругой субстанцией, всосавшейся буквально в каждую клетку, в каждый нерв, в каждый сосуд моего организма. В какой-то момент я увидел Ее, сидящую на мне верхом, и Ее руки, истекающие струйками бледно-розового огня, которые вонзались в мою грудь и живот, принося все новые и новые порции силы. А в следующий миг наверху оказался я сам, и теперь огненные потоки от кончиков Ее пальцев тянулись к моим ладоням, которые я держал над Ней.
Очнулся я один, лежа навзничь на пушистом ковре спальни и раскинув руки и ноги. Все тело буквально пылало, но постепенно жар успокоился, и пришла сладкая приятная истома.
Через полуоткрытую дверь вместе с рассеянным светом сочился вкуснейший запах поджаренного хлеба и тихий шум льющейся воды. Вставать было лень, поэтому я перевернулся на четвереньки, и в таком положении голышом отправился на кухню.
Ирина колдовала у плиты над скворчащей сковородкой, и я, бесшумно подкравшись сзади, потерся щекой о ее бедро. Она ойкнула от неожиданности и отпрянула в сторону, округлив свои и без того огромные вишневые глаза. Я уселся на корточки, громко облизнулся и голосом знаменитого кота Матроскина из Простоквашино поинтересовался:
— Не найдется ли у вас хотя бы один неправильный бутерброд, тетя Ира?
— Ох, я и не знала, что коты разговаривать умеют! Я думала, что они только уголовную хронику пишут! — нарочито удивилась она.
— Ну, я еще и машину водить умею, и на гитаре…
— Ладно уж, иди, мой руки, котяра! — рассмеялась наконец Ирина и вернулась к плите.
Потом мы хрустели свежими тостами с сыром и чесноком, запивая душистым чаем с чабрецом, и болтали обо всем подряд.
— А чьи стихи ты прочитала мне тогда, в первый раз? — вспомнил я под конец, когда все уже было съедено и выпито, и мы вместе мыли посуду, то и дело касаясь друг друга обнаженными телами и чувствуя нарастающее вновь желание.
— Это — Ирина Павельева, моя тезка и любимая поэтесса, — она поставила на сушилку последнюю чашку, повернулась и обняла за шею, вороша мне пальцами волосы на затылке.
Я тоже обнял ее и зажмурился, млея от удовольствия.
— Хочешь, я прочитаю мое любимое стихотворение? — шепнула Ирина и легонько поцеловала меня в кончик носа.
— Хочу…
Она умолкла, спрятав лицо у меня на груди, и тогда я поднял ее на руки и отнес назад, в спальню. И вновь были волны призрачного света, и струи розового пламени текли меж разгоряченных страстью тел, и длилось это один долгий и нескончаемый миг…
Потом я сидел на софе в позе «лотоса», а Ирина, свернувшись калачиком и положив голову на мои скрещенные ноги, снова рассказывала удивительные вещи о существе по имени Человек. А я снова слушал, как в первый раз, со смешанным чувством изумления и восхищения, медленно перебирая в пальцах ее черные тяжелые локоны, и хотел лишь одного — чтобы это никогда не кончалось!
— Помнишь, я начала тебе рассказывать про матрешку?..
— Конечно! Но у меня тогда едва не случилось припадка от избытка впечатлений…
— Значит, слушай дальше…