Корабль назывался «Дом Браганза», и страной, куда шел корабль, правил тот же дом. Бывшая римская Лузитания, побывавшая владением и вестготов, и мавров, лишь спустя тысячу лет после начала новой эры стала христианской, когда ее частично отвоевал у сарацин король Бермудо Второй. Стечением времени этот бермудский клин ширился и постепенно окантовывал костяшки сжатого Пиренейского кулака так, что к двенадцатому веку будущим португалам захотелось обзавестись собственным королем. Папа Римский признал новое владение, оно же еще в течение двух веков выгоняло мавров с Пиренеев, а к середине второго тысячелетия окрепло настолько, что чуть не встало во главе всех водоплавающих наций в благородном и отчаянном деле завоевания морей и заморских земель. В «чуть» входили Колумб и Магеллан, Португалии не доставшиеся. Еще через два века хозяева Лиссабона выгнали из Бразилии голландцев, и страна эта с тех пор стала запасным аэродромом португальской монархии: пока бывшей Лузитании угрожал Наполеон, королевская семья руководила нацией из-за океана. Туда же разгневанные соотечественники высылали неугодных королей.
В начале двадцатого века, когда юный Винсент Ратленд – до его семнадцатилетия оставалось три месяца, и он почему-то был рад тому, что встретит его на твердой земле, – всматривался в гавань Белен под Лиссабоном и с интересом разглядывал сторожащую ее белопенную башню-безе в форме высокого башмака, дом Браганза в Португалии понемногу ослаб. Демократическое движение с завидным энтузиазмом повело под трон подкоп. Через пять с небольшим лет раздадутся выстрелы, окровавленными упадут убитые и убийцы, но никто не заметит перестрелки, погубившей предпоследнего короля Португалии, в общей европейской каше, зревшей на горячих парах подготовки к Великой войне.
Представьте холодные воды Атлантики близ устья реки Тежу и город, раскинувшийся над морем крутым амфитеатром. Он многое видел: отбытие кораблей Васко да Гамы и караваны судов с колониальным добром, мавританские полумесяцы и тамплиерские кресты, страшное землетрясение 1755 года и разрушительную тройную волну, гениального маркиза Помбала, проложившего новые проспекты буквально по костям убитых волной (и добитых его солдатами) соотечественников, уютную глазурованную облицовочную плитку и наполеоновских офицеров. Этот город всегда смотрел в океан. В пустую враждебную стихию, лишь иногда возвращающую берегу корабли.
Представьте: вы отрываетесь от палубы парохода «Дом Браганза» и летите над холодными льдисто-голубыми водами, пытаясь понять, что ждет вас на берегу. Что-то наблюдает за вами из глубины, что-то свободное, но и скованное, связанное с вами, ждущее вас. Вы не обращаете на это внимания: вам любопытно, вы впитываете впечатления, как особая губка, ничего не отдающая вовне. Пожалуй, в этом и есть ваша суть. Вы накапливаете – опыт, слова, образы, – не забывая ничего. Там, где вы прошли, остается выжженное, выхолощенное пространство: именно поэтому стал пуст Китай – вы взяли из него все. Почему? Потому, что вы жадны и эгоистичны? Нет, дело не в жадности, а в том, как вы устроены. Словно бочка Данаид, бесконечный резервуар, вы вбираете, без конца. «Сколько я могу унести?» – спрашиваете вы. Много, ох, много.
Винсент знал: он не китаец и ему дали английское имя. Кое о чем он догадывался или «видел во сне», но он лгал, когда заявил Агнес, что знает свою фамилию. Его способность к поглощению знания и видению в снах странных мест и людей аккуратно обходила все, связанное с ним самим. И хотя юный Ратленд относился к себе с изрядным равнодушием (при условии, что все делалось так, как он хотел, ибо сопротивление своей воле с детства переносил плохо), детское любопытство продолжало терзать его. Кто