Магистр

Патрикий зорко осмотрелся, отвлекшись от дум. За вонючими кучами мусора поднимались обшарпанные стены многоэтажек, обиталищ для отверженных и убогих. Первые этажи были заняты под лавочки и мастерские, а верхние уступами выпирали наружу, нависая над улицей и едва не смыкаясь грязными стенами. Улички превращались в подобия сырых и промозглых ущелий, где всегда густела тень и даже днём не гасли копотные светильни. Дуло как в трубу, но никаким сквознякам не под силу было выветрить вековечный смрад.

В полутьме облупленных колоннад обозначилось движение, и Олег откинул тяжелую полу сагия, открывая ножны меча. Тени замерли.

Привычным движением положив ладонь на рукоять спафиона,[8] Сухов углублялся в район «высоток», не сбавляя шага. Живописный оборванец пересек его путь, небрежно крутя нож в ловких пальцах, и вдруг замер, поклонился почтительно.

– Привет тебе, сиятельный, – просипел он, узнавая.

– И тебе того же, Кенхри, – улыбнулся Олег своему агенту. – Как успехи?

Кенхри-Живоглот сделал неопределенный жест.

– Живем, не тужим. Удачи, сиятельный…

– Добычи! – пожелал Олег.

Согнувшись в прощальном поклоне, босяк скользнул за выщербленные колонны и словно растворился в полутьме. Ушел на дно…

А Сухов двинулся дальше, поглядывая по сторонам и не забывая посматривать вверх – из окошек и помои могли выплеснуть ему на голову, и ночной горшок опорожнить.

Впереди, выставляя девятый этаж под зоревые лучи, громоздилась «высотка» побогаче – кое-где и балкончики имелись, а между окон выступали облезлые пилястры. Желтоватые стены, поддерживавшие красную черепичную крышу, издали выглядели нарядными, веселенькими даже. Многоэтажку обрамляла аркада на облезлых колоннах, под нею чадили большие жаровни, трепетали язычки пламени. В сизом дыму чернели страшные фигуры нищих – сгорбленные, скрюченные, искалеченные. Те, кто были ближе к огню, грелись сидя, кто подальше – стоя. А один из нищих и вовсе лежал. Не жилец – умирающий клекотал и хрипел ошмётками лёгких, царапал грудь, тужился в последнем усилии жизни… Никто не обращал на него внимания.

Олег нахмурился, но шаг не замедлил. Однако и не ускорил свой уход – ранее его ужасали все эти «донные отложения», эта человеческая гниль, а после он притерпелся, стал лишь брезговать нищими духом и телом. Это было отвратительно – побирушки трясли культями, растравляли страшные раны, паразитируя на людской жалости. Каменщик в поте лица своего зарабатывал в день фоллов[9] двадцать, а нищий, с утра до вечера канючивший на паперти, выпрашивал милостыни на сотню. И кого тогда следовало жалеть?

Не переставая хмуриться, Сухов шагнул в тень аркады и переступил порог трактира «Золотая шпора», ногой нащупывая крутые ступеньки. В лицо пахнуло чесноком и луком, дешёвым вином и жареной рыбой.

Было ещё рано. По строгому велению эпарха, градоначальника Константинополя, трактирам полагалось начинать работу в восемь утра и закрываться в восемь вечера, но портовая окраина жила по своим законам.

«Золотая шпора» занимала обширный подвал, низкие своды коего будто проседали под тяжестью многоквартирного дома, плюща толстые колонны-тумбы. Сквозь узкие, часто зарешеченные окошки цедил бледное сияние восход, не затмевая светилен.

Длинные монастырские столы желтели скоблёным деревом, на лавке в углу храпел загулявший мореход, а за каменной стойкой зевал кабатчик. Сонно моргая на Олега, он осведомился глухим голосом:

– Чего изволите?

– Горячего подай. И вина хорошего. Хиосское есть?

– А как же! – засуетился трактирщик и трубно взревел: – Анна!

Из жаркой кухни выплыла пышногрудая девица, румяная и простоволосая.

– Звали? – буркнула она, упирая красные руки в толстые бока.

– Где тебя носит? Не дозовёшься… Тут свининки ждут, с капусткой фригийской. Хлеба испекла?

– А то…

– Тащи. И кувшинчик хиосского!

– Вилку прихвати, – велел Сухов, и девица удалилась, смутно бурча про некоторых, кои зажрались, видать – пальцев им мало, вилки им носи…

Не слушая, Олег прошёл в дальний угол и сел спиной к стене. Отсюда ему был виден весь зал, а из окошка поддувала струя свежего воздуха.

Вскоре Анна принесла горшок с тушеной свининой, развернула тряпицу с изрядным куском каравая, поставила запотевший кувшинчик с вином – и двумя руками торжественно подала двузубую серебряную вилку с ручкой из кости. «Вот же ж язва», – усмехнулся Сухов. Впрочем, готовить она мастерица – мясо просто таяло во рту, а капустка нисколько не разварилась. И хлеб как пахнет!

Завтракая, Олег стал вспоминать. Ему было что вспомнить…

…Олег Сухов родился далеко отсюда – в Ленинграде, тысячу лет тому… вперёд. Сначала его водили в садик, потом он сам ходил в школу. Отслужил в армии, поступил в универ, устроился на работу. Занимался фехтованием, участвовал в соревнованиях, увлекался ролевыми играми. И все мечтал оказаться в прошлом, где его умения пригодились бы всерьёз, чтобы выжить и зажить хорошо, и даже лучше. Однажды его мечта сбылась – в лето 2007-е от Рождества Христова.