Магистр

– Алмазная сутра у тебя, Бегтсе. Я предложил обменять ее на ветвь с древа Бодхи. Не прошу оригинал, дай список, я и с ним управлюсь.

Чужестранец остановился, упершись взглядом в ритуальный кинжал пхурпу[145] на подставке у выхода. Он взял его и покачал в руке, а Бегтсе все ныл свою мелодию. Тогда путник кинул кинжал в стол перед Бегтсе, всадив его в свиток, который тот читал, и добавил тихо:

– Это за неимением парфянской стрелы.

Затем он исчез за дверью. Глядя на кинжал, который словно врос в свиток и превратился в часть узора, Бегтсе все мычал свою мелодию. Потом поднял голову к потолку:

– Ай, чужеземец, пошел в Тибет… Дойдешь – получишь сутру. Да только замерзнешь ты на перевале, синжэнь[146], замерзнешь.

Прошла неделя. Наш чужестранец в очередной неприветливой каменистой стране, выше которой нет в мире ничего. Он и в начале путешествия не выглядел особенно полнокровным и, казалось, движим был одним лишь упрямством, а сейчас больше походил на воспоминание о себе самом. Подаренный ему под Дуньхуаном конь не выдержал нагрузок и пал. Цель чужестранца и оставшиеся у него силы не позволяли ему перемещаться иначе, чем дорогами, теперь уже пешком. Однако к закату он добрался до городка Нгор и уже там – до незаметного буддийского монастыря, в который вошел, без слов отодвинув в сторону кинувшегося к нему монаха, затем еще одного, затем, видимо, как к последнему средству, прибег к демонстрации некоего шелкового футляра с таинственным свитком. Завидев футляр, монахи расступились.

Чужестранец прошел внутрь. Там, не дожидаясь указаний, прошел в комнату, где в одиночестве сидел мальчик лет семи в оранжевой хламиде и сложном головном уборе. Мальчик улыбнулся характерной улыбкой посвященного и протянул вперед лотосообразную ладонь. Чужестранец вложил в нее футляр со свитком. Мальчик повернул футляр и вернул его чужестранцу; в нем лежал другой свиток. «Ты помнишь все, – сказал мальчик. – Теперь ты будешь знать и то, что не помнишь».

Чужестранец кивнул, повернулся и, не теряя времени на обмен любезностями, ушел.

Опустим транспортные подробности, опасности пути, спешку, необходимость вернуться в Лондон до конца месяца – путешественник должен был успеть и поэтому успел. Выбравшись из Тибета, пройдя тесными горными перевалами и краем пустыни через холод и жар Центральной Азии, он где-то из последних сил среза́л дороги и ненадолго остановился в Константинополе, где во дворце Топкапы, пользуясь гостеприимством некоторых своих турецких друзей, развернул Алмазную сутру, чтоб убедиться в ее подлинности и… полезности.

Алмазная сутра датируется 868 годом. В этом буддийском документе нет ничего особенного: это далеко не первый произведенный ксилографическим способом документ, хотя и первый, снабженный датой. Она-то и подтверждает, что сутру напечатали за 587 лет до Библии Гутенберга – 13-го числа четвертого месяца девятого года правления императора Сяньтуна династии Тан. Осенью 1908 года великий английский востоковед сэр Марк Аурел Стейн отдаст этот пятиметровый свиток на хранение в Британский музей, сказав, что обнаружил его годом раньше в пещере Тысячи будд в Дуньхуане и приобрел у хранителя пещерного городка. Так история обнаружения Алмазной сутры приобрела современный вид, и из нее полностью выпали приключения нашего героя.

Это и неудивительно: Винсент не собирался оставлять сутру у себя. Познакомившись чуть ближе со знаменитым археологом и его работой, он решил, что тому она нужнее – Стейн в любом случае вел раскопки и исследования неподалеку от хозяйства Бегтсе. Нашему же герою сутра была необходима ненадолго. Он непочтительно расстелил пятиметровый свиток прямо на полу и уже в который раз начал читать со ставшей впоследствии знаменитой фразы: «Так я слышал», evam mayā śrutam.

Так он слышал. И видел.

Повторилась история с шлемом из Саттон-Ху. Только на этот раз рябь разбежалась куда дальше, и сотрясение ее поколебало, кажется, самую небесную твердь. Созидатель увидел и почувствовал на своей созидательской шкуре такое, что довольно долго был не в состоянии выйти из помещения без окон, а вывести его оттуда никто не мог, так как, во-первых, мисс Тидлби рядом не было, а во-вторых, привыкший функционировать в экстремальных условиях Винсент Ратленд устраивал дела так, что люди забывали о нем, как только он покидал их поле зрения. Никто не решался побеспокоить его в таинственном заключении во дворце Топкапы, и выходить из комнаты без окон ему пришлось самому. Покинуть заточение, перенеся мировую войну, он смог лишь через день, навсегда оставив внутри своего карцера некоторые юношеские убеждения, заблуждения, связанные с советом Торн, и остатки сил.