Магистр ордена Святого Грааля

На этот раз уже комтур поспешил с ответом, опережая слепца:

— Сей доблестный рыцарь ордена, отец Иероним, — сказал он, — принимал участие в морском сражении против турок. Рядом с отцом Иеронимом взорвалась пороховая бочка, и взрыв пороха навсегда ослепил его глаза, но никак не рыцарскую душу его. Он и сейчас, в свои девяносто лет, готов сражаться против любых неверных и, несмотря на бельма свои, мечом, смею заверить вас, государь, не промахнется, ибо сам Господь направляет руку его.

— Гм, слепец, рубящийся на мечах… — с немалым удивлением проговорил государь. — Любопытно бы посмотреть… Тут у меня один малопоместный дворянин из Владимирской губернии возрешился подать прошение на высочайшее имя о невозможности призвания его осьмнадцатилетнего недоросля к военной службе — и какой, по-вашему, приводит резон? — С этими словами император взглянул на Ростопчина. — У недоросля его, видите ли, слабое зрение, отчего тому носить прописано очки! За прошение, поданное не по уставу, дворянин тот уже сидит в крепости, а вот с недорослем его будем решать. Полагаю поручить сие графу Аракчееву. Моя пропозиция — дать ему чин четырнадцатого класса и услать писарем подале Иркутска без права повышения в чинах. Уж с писарским делом справится; я так полагаю: коли в очках, то писать умеет. — И он снова перевел взгляд на комтура и кивнул в сторону отца Иеронима: — А сколько, вы сказали, ему лет? Ужель впрямь девяносто? Никак бы не подумал. Какая осанка! Сила какая в руках! Откуда такое в его годы?

Комтур снова заторопился с ответом:

— Я так мыслю — от праведной жизни и монашеского воздержания, государь.

— Вот! — подхватил император, обращаясь опять к Ростопчину. — Почему безжалостно и караю распутство и пьянство среди нынешних наших дворян. Что бы там заступники их ни говорили, что-де молодо — зелено, а я карал и буду карать! — Он все более распалялся: — А то иной к тридцати годам уже не воин, а тюфяк с соломою! Нет, шпицрутенами, шпицрутенами всю дурь из них вышибу! И указ о дворянской вольности мне тут не указ! Особливо в части дворянской неприкосновенности. Вот мой указ! — государь похлопал по могучему плечу отца Иеронима. — Праведная жизнь и воздержание — и будешь не тюфяком, а истинным рыцарем до девяноста… Ладно, комтур, а что скажете о других своих рыцарях?

— Это монахи-рыцари ордена шевалье Пьер де Сютен и виконт Жак де Орильи, — сказал граф Литта, а те низко опустили головы, как фон Штраубе понял, дабы государь не уловил в их дыхании запаха вина. — Оба, — продолжал комтур, — принадлежат к знатным французским фамилиям, и оба вступили в орден и приняли монашеский постриг после происшедшей на их родине революции. Оба превосходно владеют искусством фехтования, и оба…

Но государь вдруг поморщился — то ли все же учуял запах вина, растекавшийся от рыцарей, то ли само упоминание о революции было ему неприятно, то ли их жестянки не внушили ему уважения — и, мигом утратив к ним всяческий интерес, перешел к фон Штраубе.

— Ну а об этом юном рыцаре что вы мне можете интересного поведать?

— Сей молодой рыцарь — барон фон Штраубе. В его славном роду все младшие отпрыски с юных лет поступали на служение в орден, так повелось еще со времен Крестовых походов. Вначале то был орден тамплиеров, а после его разгрома в четырнадцатом веке — на служение к нам. А род его — один из древнейших в мире и ведет свое начало от королей благочестивой Меровингской династии, коя, в свой черед…

Фон Штраубе осмелился поднять голову и с удивлением взглянул на Литту. Не слишком ли близко подходил комтур к его тайне в своих речах? И отец Иероним уставил на Литту свои бельма. Да граф и сам, должно быть, почувствовал, что излишне далеко может забрести в своих словах и осекся на полуслове.

По счастию, император этого не заметил — слишком его поразили предыдущие слова.

— От Меровингов, я не ослышался? — спросил он. — Это какой же, стало быть, век?

— Хлодвиг, первый король из династии Меровингов, — пустился в объяснения комтур, — он же первый король франков, правил в шестом веке от Рождества Христова. Однако род Меровингов известен с более давних времен и, как считают многие, восходит…

И снова отец Иероним словно бы ощупал его своими бельмами, и снова осекся комтур. Нет, решительно не стоило ему вдаваться в столь давнюю родословную фон Штраубе. Тут каждое слово — что шаг по тонкому ледку, готовому вот-вот хрустнуть под ногами.

Государю, однако, пока что и упоминания о Хлодвиге было довольно.

— Шестой век! — восхитился он. — Это даже на три века будет подревнее нашего легендарного Рюрика! Что ж, в столь древнем роду, полагаю, сумели сохранить понятия о рыцарской чести…

Фон Штраубе между тем, пользуясь задумчивостью императора, решился посмотреть ему в лицо. И снова произошло это, что случалось с ним весьма редко и что он называл для себя наитием. Лицо императора — так почудилось ему — вдруг исказилось, изменило цвет с белого на предсмертно-синий… Боже, шелковый офицерский поясной шарф туго обтягивал ему шею, не давая дышать. Глаза выпучились, язык начал вываливаться изо рта…