Магистраль

— Поверил? — обратилась женщина ко второму. — Ты поверил, папа? Ты думал, я не смогу?… Уважаемый Пастор! — окликнула она оператора у “Волги”. — Ну, хоть теперь-то вы проясните? Кто это был? Копия?

— Копия, — ответил тот.

— Ты наконец-то плачешь, папа… — пробормотала она. И выстрелила отцу в голову.

Федяченко вручил Пастору две пластиковые карточки, и свита Криковой начала грузиться в “Линкольн”. Перед тем как сесть, вице-спикер двумя пальцами взяла револьвер и кинула его в кусты.

“Кольт” упал так близко от Олега, что ему даже не понадобилось никуда ползти. Он подобрал с земли кривую палку и притянул оружие к себе. Телохранители направились было к кустам, но водитель коротко ударил по клаксону, и они вернулись к машине.

Вскоре “Линкольн” скрылся в узком извилистом проезде. Шорох и Пастор синхронно достали сигареты и прикурили. Потом сошлись у “Волги” и хлопнули по рукам. Пастор протянул карту, Шорох ее без колебаний принял и тут же опустил в задний карман. Если в присутствии Криковой все развивалось почти так же, как в ранней редакции, то после ее отъезда различия стали очевидны.

Двойник знал о том, что прототип на пустыре не появится и что, сколько бы стариков мадам Крикова ни убила, застрелить своего отца Служба ей не позволит. Вероятно, о характере операции Шороха предупредили заранее, и он не стремился никуда удрать. Это казалось таким логичным, что Олег не понимал, почему Лопатин не поставил в известность его самого…

Впрочем, ответ у Олега был, простой и внятный: мир все-таки изменился. Таким его сделал сам Олег — в тот момент, когда помешал Лису устроить бойню в роддоме. И в результате…

Тот, кто стоял у служебной “Волги”, кто предпочитал сигареты “Кент” и отзывался на кличку “Шорох”, обладал другой памятью. Немножко. И он был немножко другим человеком. Вернее, конечно, клоном.

Олег сдул с револьвера пыль и нажал на экстрактор. На землю с глухим звоном выпали пять гильз и один неизрасходованный патрон. Шорохов вставил его обратно и защелкнул барабан. Несколько минут назад он сделал бы это. Вернулся бы в спектакль Криковой и добавил к ее пяти выстрелам один от себя. Но теперь, поговорив с Пастором и увидев все со стороны, Олег сунул “кольт” за пояс.

— Я верил, что ты человек разумный, — сказал Пастор.

— Ага. Практически гомо сапиенс, — согласился Шорохов.

— Приятно было пообщаться. Разбегаемся, наверное… Скоро Лопатин приедет.

— И оранжевая помойка… — вздохнул Олег.

— Это для клонов. Чего ты паришься?

— Жарко. Так почему ты меня не компенсировал?

Пастор набрал на своем приборе какую-то дату, затем быстро откатился в сторону и, не поднимаясь, стартовал, Олег немного помедлил и тоже достал синхронизатор. Слева на ухабистой грунтовке уже показались “Жигули” и урчащий мусоровоз. Смотреть, как тела закидывают в грязный кузов, Шорохов не хотел. Он невольно подумал, что однажды такая же участь постигнет и его. Когда создатели программы увидят, что он не собирается ее выполнять… Но это не сейчас. Когда-нибудь позже. А пока…

Пока он был нужен, и не только Асе. Он был нужен Службе, не исключено — кому-то на самом верху. Пастор пришел не как палач. Пастор пришел как охрана.

Это открытие Олега не удивило. Собственно, это и не было открытием. Просто ему намекнули: “Парень, ты наш. Случайно рождаются мыши и люди, а ты появился как проект Службы. Ты существо рукотворное. Не забывай об этом”.

Олег и не забывал.

* * *

Дверь он еле открыл — руки были заняты пузатыми пакетами с едой, новой одеждой для Прелести и всякими полезными вещицами, вроде набора магнитных картинок. Не то чтобы Шорох пытался таким образом очаровать Асю — просто ему нравилось проявлять заботу.

Прихлопнув дверь ногой, он прошел на кухню и недоуменно остановился. На столе лежала записка. Олег почувствовал озноб — физический, вполне осязаемый. В квартире действительно было холодно.

Бросив сумки на пол, он ринулся в комнату. Сдвинутые на край шторы покачивались от ветра — окно было открыто. Шорохов, свесившись, выглянул на улицу — снег под домом был чистым, неутоптанным. Олег задрал голову вверх, ожидая увидеть то ли веревку на крыше, то ли что-то еще, и, не увидев, лунатически вернулся к записке.

“Милый Шорох!…”

Он нащупал зажигалку и опустился на табурет.

“Собиралась уйти по-английски, да не смогла. Наверно, эта чертова программа на меня давит. Но я ее все-таки победила. Я ухожу, Шорох. Мне трудно это делать, ведь я тебе доверя…”

После перечеркнутой буквы “ю” в конце слова было дописано “ла”. “Доверяла”. Вот так…