Магиум советикум. Магия социализма

Самый мелкий пацан в застиранных штанах старшего брата остановился, глянул на чужого дядьку из-под грязной ладони. Вот любопытный! Достал из кармана зеленоватый персик и захрустел, не обтирая ворса.

Трофим поморщился, рот невольно наполнился слюной.

– Вкусно?

– Ага!

Еще бы ворованная зелень была невкусной.

– Завидую, – Трофим едва сдержал смешок.

Второй персик оказался немного спелее. На, дядя, жуй и не завидуй.

Как давно он не общался с детьми? Забыл. Принял угощение, впился с хрустом зубами.

– Дядь, тебе не жарко?

Это он о башлыке.

– Не-а, – в тон пацану ответил Трофим, причмокнул.

Кисло, колко – черт с ним! Вкусно.

Велосипедист свалился при попытке развернуться на дороге, и горластые товарищи тут же подхватили двухколесную машину. Мальчишка бросил огрызок в пыль, выплюнул недожеванное.

– Витька! Моя очередь! Витька!

А Трофим съел всё до морщинистой косточки, захлебываясь слюной от кислоты. Немного полегчало. Теперь шел по улице, узнавая калитки и заборы. Тишина. Все на работе в колхозе. И хорошо. Будут сторониться, тыкать пальцами в спину, приставать с расспросами. Еще встретятся, еще наговорятся. Потом. Когда он сможет. Если сможет.

Вдоль дороги абрикосовые деревья. Сейчас похожие друг на друга, но когда спеют плоды – такие разные. Крупные, мелкие, ранние, поздние… Он когда-то знал каждое, а теперь не вспомнить. Хотя вот то дерево приметное развесистое.

Из-за него вдруг выскочила девчонка-подросток. Желтый сарафан в белый горох, русая копна собрана в конский хвост на макушке, голубые глаза гневно сверкают.

– Стой, Ирка! – окликнули со двора дома. – Стой! Отец сказал!

– Пошел к черту! – ее голос срывался от обиды.

– Что?! Да я тебе!..

Мужик лет тридцати пяти выскочил на улицу – затертое на коленях трико, мятое лицо после вчерашней попойки покрыто щетиной, стоптанные домашние тапки.

– Стой, сказал!

Сжав кулаки, Ирка обернулась к нему:

– Отстань!

Отец бросился к ней, но резинка внезапно лопнула, и трико сползло на колени, показав миру полосатые семейки. Мужик едва не рухнул в дорожную пыль, успел подхватить штаны.

Сердце бухнуло не в ритм, Трофим Старостин остановился. Не померещилось ли? На оскорбление и злобу девчонка ответила отцу срамом. Полгода назад он точно бы определил, а сейчас простую случайность от рефлекторной защиты не отличит.

– Стой, стерва! – Отец протелепал мимо, придерживая штаны рукой, приезжего едва локтем не зацепил.

Мужика Трофим сразу признал. Да и как не признать собственное отражение. Девчонка тоже кого-то напоминала. Трофим Старостин не окликнул, не остановил. Еще свидятся.

Как в воду глядел…

«Родные стены, Трофим Евгеньевич, они, знаете, помогают», – говорил майор-специалист. А как в них войти? Как объяснить, где пропадал пятнадцать лет? Или шестнадцать?

Трофим стоял у калитки, боясь прикоснуться к ее досточкам. Вот они, родные стены: заборчик едва выше плеча выкрашен голубой краской, кусты японской сирени склонились к самой дорожке из дробленого песчаника. Сиреневые длинные кисти пахнут одуряюще, вокруг пчелы и шмели хороводят. Тяжелая пчела-плотник пролетела у самого лица, на секунду зависла, сверкая антрацитовым тельцем с синей поволокой, на ворсинках лап и брюшка – пыльца золотистой пудрою.

Трофим поморщился от боли – камень в душе дал о себе знать, острые грани, уже вросшие в плоть, сдвинулись. Дублер пошатнулся, обеими руками схватился за калитку. Горячая влага прижгла веки, потекла по лицу.

Если каждый шаг будет даваться такой ценой, до крыльца можно не дойти. Родные стены помогут или убьют. Старостин скинул с калитки крючок – пальцы лихорадочно дрожали – и сделал шаг. Слева кусты крыжовника с поздними янтарными ягодами, справа огромная яблоня увешена продолговатыми плодами, как елка гирляндами – челеби, раннее… Он думал о чем угодно, только не о боли. Забыть о ней проклятой хотя бы на время.

Заворочался камень в груди. Это ж сколько тоски, горечи и злобы собралось? Могуч ты, Трофим Евгеньевич Старостин, могуч. Сделал всё, что мог, и отправили тебя помирать в родные стены.

Тяжесть навалилась на плечи, стала гнуть к земле. Это обида. Еще чего не хватало! Жаловаться на судьбу решил?

– Эй, дядь! Ты чего?

Васильковые глаза, волосы, собранные в хвост, и желтый в белый горох сарафан. Ирка. Ей что в этом доме надо?

– Споткнулся, – соврал он и выпрямился.

Главное – не упасть. Камень совсем разошелся, но Трофим отсек боль, насколько хватало сил.

– А-а, – она прищурилась, оценивающе поглядывая на незнакомца. – Понятно. К деду Василию за медом?

– Вроде того.

Да что ж ты, дура, под башлык заглянуть всё норовишь.

– А-а. У деда хороший медок.

Шла бы ты, любопытная, папке резинку в штанах сменила. Стоп. Ты тоже хорош, Трофим Евгеньевич. Что Ирка тут делает? К прадеду она пришла, к родному прадеду после ссоры с отцом. С твоим братом Матвеем, или Мотькой, как его всегда кликали и родители, и друзья. Только кого ты мне напоминаешь, Ирина Матвеевна?

Трофим обошел дом по тропинке – девчонка (племянница родная!) увязалась следом. Сорвала травинку, белыми зубками покусывает и смотрит хитро на чудного гостя.