Магиум советикум. Магия социализма

– Нас беспокоит ваш «синдром Спасителя», – сказал он. – Трофим Евгеньевич, ну зачем вам перечить судьбе, государству? Зачем брать чужую вину на себя?

– Судьба не всегда справедлива, – тихо ответил Старостин, едва приоткрыв рот. – Людям свойственно… ошибаться.

– Да, но вы снимаете вину уже рефлекторно.

– Сами сказали: синдром… – верхняя губа всё же лопнула. Трофим поморщился от боли.

– …Спасителя, – докончил за него специалист. – Трофим Евгеньевич, вы очень хороший дублер, не раз спасали испытателей и аппараты. Госкомиссия и Стратком очень ценят вас…

– Меня списали?

– Нет. Вас просто отправляют в отпуск на родину. Постарайтесь справиться со своим рефлексом. А я дам вам некоторые рекомендации…

* * *

«Ты не Спаситель, чаворэ». Трофим вдохнул прохладу, хотел присесть на край настила, когда почувствовал чужое вторжение – крадущиеся следом люди собирались с ним конкретно разобраться.

– Не советую, – сказал вслух Трофим, обернулся.

– Почуял, ссученный, – прошипел Саша. – Это ты, что ль, нехристь? Падла казенная.

Мужичонка стоял за спинами двух сотоварищей, которых Старостин смутно помнил сопливыми пацанами. В руках Саши клацнул кнопочный нож, блесной сверкнуло лезвие.

– Ну, давай уже. Выползай, – прикрикнул на него Трофим. – У тебя нож. У меня… – он быстро скинул футболку.

Пентакль загорелся алым, отразившись в глазах удивленных парней.

– Казенная гнида.

– Придурок, ты даже не знаешь печатей, а рисуешь из себя пахана.

Старостин чуть коснулся силы людей по всей стране, и пентакль полыхнул так, что на мгновение стало видно, как на закате. Парни дружно бросились наутек, оставив Сашу наедине с нехристем.

– Ну, а что ты можешь? Что твоя печать тебе даст? – Трофим сделал шаг к карманнику. – Кто тебя сейчас поддержит?

Лезвие ножа мелко задрожало, Саша попятился, а потом ударил, зло оскалив зубы, целя в обнаженный живот, и в этот миг дублер взглянул ему в глаза.

Он не чувствовал угрызений совести или досады. Саша с первой встречи неправильно оценил его опущенный взгляд и поздно понял, что принял сокрытую злобу за слабость, за трусость. Мгновение глаза в глаза – капля накопленной горечи и боли едва не убила карманника. Напросился… Карманник Саша – мужик лет сорока – остался у настила, рыдая, словно перепуганный ребенок.

Трофим шел домой. На сегодня достаточно приключений, надо отдохнуть, собраться силами. На танцплощадке в который раз звучал Френк Дюваль. Хорошая мелодия всегда в цене.

Встречная старушка отшатнулась от Старостина, перекрестилась, плюнула вслед: нехристь. За что? Через пару шагов споткнулась, но Трофим вовремя забрал ее злобу, чтобы не расшиблась. Она тут же решила, что прокаженный ее проклял.

– Провалиться тебе!

Новую злобу Трофим ловить не стал – дал о себе знать камень, уколол новым острым краем. Выскочившая невесть откуда шавка, бросилась на старуху, изловчилась – цапнула за пятку. Нескончаемая брань и вопли.

Эх, крещеные. Откуда у вас столько злобы?

Трофим прислушался к звезде на груди: хорошие люди на полуострове ложились спать, читали детям на ночь сказки, пели колыбельные. Севернее жизнь тоже замирала, в Ленинграде царили белые ночи, смеялась и пела молодежь, бродя по набережным и паркам. За Полярным кругом закаты вовсе исчезли на полгода. А на восток – чем дальше, тем крепче сон.

Прямо на дороге стояли двое. Точнее, мужик сидел в пыли, а девушка в светлом платье пыталась его поднять. Старостин узнал их по голосам.

– Имэю права! – воскликнул Мотька, отбиваясь от Ирки. – Брат приэхал. Эх-ма! А ты знаешь, какой у меня брат?

– Пап, пошли домой, – взмолилась девчонка. – Пошли, пап.

– Ытстань! Брат пр-эхал! Герой! О!

– Пап, мамке совсем плохо.

Мотька всхлипнул, сменил пластинку, произнес, икая:

– Эх-ма! Горе-ты какое!

Трофим подошел. Ирка, закусив губу, с надеждой взглянула на него. Мотька прищурился, пригляделся – узнал.

– Горе-ты! Моя-ты! – заныл он.

– Ага. А ты ей, гляжу, здорово помогаешь, – заметил Трофим. – Дедовы деньги пропиваешь.

– Ну, ты не моги! Я всё… всё купил…

– Ясно.

Трофим поднял его и взвалил на плечи.

– Показывай дорогу, племяшка.

Ирка пошла на шаг вперед, а Старостин, слушая болтовню брата, размышлял: всё пропустил – свадьбу Мотьки, рождение племяшки и, верно, много еще чего главного.

– Чем мамка болеет? – спросил он Ирку.

– Рак, говорят, – тихо ответила девчонка.

– Говорят? – удивился Трофим. – Медики что, определиться не могут?

– Признаки, мол, налицо, а опухоли нет, – она открыла калитку, пропуская дядьку во двор. – Сказали, в Москву ехать надо.

Трофим положил брата на гамак под деревом – Ирка велела.

– А брат, мужик, у меня, знаш, какой? – сонно пробормотал тот, уже не узнавая Трофима. – О… Герой. Эх-ма.

– Пусть проспится, – махнула на него Ирка.

В доме открылась дверь. Бледная худая женщина в темном халате с повязанной на голове косынкой вышла на порог.

– Ир? Это ты?

Темные круги у глаз, впалые щеки… Трофима тряхнуло, камень в груди выпустил шипы.

– Кто это с тобой?

– Дядя Трофим…