Магнатъ

– Я бы хотел предложить его сиятельству приобрести долю в Товариществе. Довольно заметную.

– Гм. Вот как…

Услышав такое, издатель почувствовал легкое замешательство. Представитель купеческой династии желает пустить кого-то в семейное дело, налаженное и приносящее стабильный доход? Уж не ослышался ли он?

– Именно так! Понимаю ваш скепсис, почтенный Иван Дмитрич, но поверьте – это очень взвешенное решение, многажды раз обдуманное и даже одобренное остальными пайщиками Товарищества.

Теперь уже Сытин глубоко задумался, вспоминая – а что же именно такого хорошего он слышал про Красильниковские мануфактуры? Вспомнил. Хм, а ведь по всему выходило, что предложение очень даже выгодное. Ну тогда грех не помочь.

– Что ж, давайте ваше письмо, Николай Михайлович, передам в лучшем виде.

Обрадованный фабрикант тут же выложил на стол конверт веленевой бумаги.

– Не сочтите за назойливость, почтенный Иван Дмитрич, – а когда?..

– Думаю, на этой неделе.

Провожая молодого купчика почти до входной двери (все равно ведь собирался спуститься в типографию, не так ли?), Сытин все никак не мог отделаться от мысли, что Фортуна на удивление благосклонна к его компаньону. Иные богатеи годами кружат вокруг таких вот мануфактур да товариществ, уговаривают, выгадывают момент, свадьбы по расчету устраивают – а тут! Деньги сами за князем бегают, да вот беда – все никак догнать не могут…

– Так я могу надеяться?..

– Всенепременно.

Распрощавшись со своим несостоявшимся клиентом, Иван Дмитриевич дошел-таки до печатного производства, являвшегося предметом его особенной гордости. Новейшее оборудование и опытнейшие работники, коих он весьма ценил (можно даже сказать, холил и лелеял), составляли саму основу его дела, позволяя оное планомерно развивать и расширять. Недаром ведь князь Агренев обратил на него самое пристальное внимание – среди книгоиздателей он один из лучших! А с таким компаньоном, как его сиятельство, да с Божьей помощью, и вовсе станет самым лучшим. И крупным, хе-хе. В очередной раз улыбнувшись своим мыслям, Сытин спустился с небольшого приступка на входе в цех, немного прошелся вдоль переплетного отделения и, не удержавшись, подхватил на руки только-только одетый в обложку «Букварь». Полистал, глубокомысленно похмыкивая и подмечая опытным глазом многочисленные отличия от обычных изданий. Все было проще, нагляднее и… живее, что ли? По такому букварю грамоту постигать – одно удовольствие! Крупный текст с картинками-объяснениями, небольшие примеры, что называется, из жизни, понятные упражнения – не то что в «высочайше одобренном» образце, по которому дети учатся в начальных и церковно-приходских школах. Жалко только, что дальше реальных училищ, открываемых его сиятельством, подобный учебник не пойдет – в министерстве народного просвещения новый образец лет десять согласовывать да «редактировать» будут. Так что «Букварь» безымянного автора лег обратно, а взамен Сытин поискал уже отпечатанный трехтомник «Истории Французской революции» Томаса Карлейля, заново переведенный на русский язык. С первого, да и второго взгляда новое издание почти не отличалось от старого – ну разве что немного сместились кое-какие смысловые акценты, чуть иначе подан материал, да иллюстраций добавилось. А в результате книга получилась откровенно страшноватая. Такую вот «Историю» почитаешь, на картинках подробности поразглядываешь, а потом всю ночь будут отрубленные головы сниться. Или агрегат доброго доктора Гильотена, весь в бурых потеках засохшей «смазки».

– Нда-с.

Ни одного томика Карлейля найти так и не удалось, что, в свою очередь, значило, что они уже завернуты в грубую конопляную бумагу, крепко-накрепко перевязаны вощеным шпагатом и спокойно себе отлеживаются в лабазе, дожидаясь путешествия в Сестрорецк. Как и мемуары какого-то бравого ротмистра, умудрившегося поучаствовать и в Крымской войне, и в русско-турецкой. Тоже, надо сказать, весьма занимательное чтиво получилось, с превеликим множеством неаппетитных подробностей, выставляющих и англичан, и французов в весьма неприглядном свете. Или вот «Дневник партизанских действий» знаменитого гусара Дениса Давыдова, изрядно отличившегося в последнюю Отечественную войну. Между прочим, перевод заграничного издания тысяча восемьсот шестьдесят второго года. Сильная вещь! Особенно в той части, где повествуется о массовых убийствах французами русских военнопленных и множестве начисто уничтоженных деревень – и ответных «любезностях» с нашей стороны. Нда-с! Пожалуй, кто бы другой попросил издать что-то подобное – так десять раз подумал бы. А потом и отказал. Во избежание вполне возможного знакомства с «ценителями» в лазоревых мундирах Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии.

– Да уж! Интересно, откуда он эти мемуары взял?