Магнетизерка

Удивительное дело, но звезда де Риваса не закатилась со смертью Екатерины и принятием российского престола императором Павлом Петровичем, как это случилось со многими бывшими любимцами императрицы. Император Павел матушку свою не любил, а паче не мог простить ей гибели отца. Посему делал ей все наперекор, как бы мстя уже покойной. Ведь сделать что-либо в противовес ей, покуда она была жива, он не имел никоей возможности.

К тому времени вице-адмирал, Иосиф Михайлович был вызван в Петербург и принял должность генерал-кригскомиссара. Тут в нем опять проснулся деляга и фактор, и интендантство чуть не вылетело в трубу, а сам вице-адмирал едва не поехал за казенный счет в Сибирь, потому что запускал руку в казну и извлекал иные выгоды из сей хлебной должности. Спасли его многочисленные друзья и весьма дельный проект по реконструкции кронштадтских укреплений, вовремя представленный императору Павлу. Де Ривас был назначен членом Адмиралтейств-коллегии и принял выхлопотанную им самим должность управляющего Лесным департаментом. Он поселился в особняке Калмыкова близ Каменного моста (по непроверенным сведениям, он сей особняк купил), завел свой выезд, словом, не бедствовал, хотя имение в 800 душ, подаренное Екатериной после взятия Измаила, ощутимого дохода не приносило.

Под 1799 годом в папке имелась выписка из протокола визитационной комиссии, состоящей из двух сенаторов и трех сенатских секретарей. Сия выписка гласила, что его превосходительство вице-адмирал, исправляя должность управляющего Лесным департаментом, получил вперед жалованья, которое он, как управляющий департаментом, начислил сам себе аж до 1811 года. Комиссия настоятельно рекомендовала отстранить господина де Риваса от исправления сей должности со взысканием всего полученного вперед жалованья, а над ним самим учинить следствие в его прочих злоупотреблениях, имевших место наверное и почти доказанных.

Под тем же годом имелось донесение знакомого Татищеву агента Тайной экспедиции, ведшего наблюдение за английским посланником лордом Уитвордом. Агент сообщал, что сей известный ненавистник России имеет весьма тесные сношения с графом Никитой Петровичем Паниным и вице-адмиралом Иосифом Михайловичем де Ривасом, причем речи их друг с другом происходят на невразумительном для него, агента, языке, вероятно специально придуманном и секретном, чтобы не было понятно, кроме них, никому. Все же агенту, знакомому с подобным шифрованием речи, удалось кое-что разобрать из этой тарабарщины. А говорили Уитворд, Панин и де Ривас об императоре Павле Петровиче, да продлит Господь дни его, что пора-де ему передать бразды правления цесаревичу Александру, а самому добровольно отречься от престола в его, цесаревича, пользу. А ежели Курносый — так уж они величали нашего государя императора — добровольно на сие не согласится, тогда принудить его на то шпагой, то бишь силою.

Обе бумаги не имели никаких последствий для вице-адмирала.

Лорда Уитворда вежливо попросили убраться из страны, Панина задвинули в свое имение, а де Риваса через несколько месяцев сам Павел Петрович поздравил адмиралом. И поручил ему возглавить работы по реконструкции укреплений Кронштадта на случай вторжения британского флота в Финский залив.

На сем папка кончилась. Из архива подполковник Татищев вышел в крайне противоречивых чувствах. По дороге домой напряженно думал, как он будет мотивировать свою просьбу вернуть книгу и вообще в каком ключе разговаривать с адмиралом.

Надумал.

Все же болевые точки, на которые при необходимости можно будет надавить, у адмирала были. И не в единственном числе.

Татищев решил нанести ему визит завтра, десятого марта, вечером.

Вечерами меньше посторонних глаз.

Глава восьмая

Как смотрят на мужчин вдовы, нимфоманки и бляди. — Не желаете ли получить удовольствие? — Осторожность, и еще раз осторожность. — Небольшое красное пятнышко на лбу. — Без причины и чирей не вскочит. — А был ли визитер? — Горе Селиваныча. — Часто ли бывает, чтобы господа здоровались за руку со своими слугами? — Молчание блудницы.

Слуга подал ему плащ и треугол, и он, вместо того чтобы просто кивнуть, как делают иногда другие господа, медленно поднял руку и раскрыл ладонь. Жест получился как будто благодарственным и прощальным одновременно. Слуги — тот, что подавал ему платье, и тот, что стоял на лестнице — замерли, словно сраженные такой деликатностью. Затем они занялись своими делами, будто в парадной никого не было. Гость же еще какое-то время наблюдал за ними. Затем он вышел, причем вновь никто не обратил на него ни малейшего внимания.

«Теперь меня здесь будто и не было, — удовлетворенно подумал он, плотнее запахиваясь в черный испанский плащ. — Простофили о моем визите даже не вспомнят».