— Да как же стена! — возмутился будущий император и протянул руку. Но он коснулся лишь шершавого камня. Рука цесаревича беспрепятственно прошла сквозь незнакомца, присутствие коего он продолжал чувствовать рядом и даже различал его одеяние. Затем Павел пристально взглянул на него и встретился со сверкающим из-под шляпы завораживающим, знакомым взглядом. Как будто он когда-то давно видел этот взгляд.
— Куракин, — обратился к приятелю цесаревич, дрожа все сильнее и чувствуя, как кровь стынет в его жилах. — Не могу изъяснить, но это очень странно…
И вдруг незнакомец позвал великого князя печальным глухим голосом, точно сидел на самом дне глубокого колодца:
— Павел!
Влекомый какой-то могущественной силой, цесаревич тотчас ответил:
— Что вам надобно?
— Павел, — повторил незнакомец снова, однако голосом более мягким, но тем же печальным тоном.
— Ты слышишь? — снова спросил Куракина цесаревич, превозмогая лютый холод.
— Ничего не слышу, ваше высочество, — отозвался тот.
Великий князь продолжал смотреть на незнакомца. В том, что это призрак, цесаревич уже не сомневался.
— Павел. Бедный Павел, — произнес призрак.
Шляпа его сама собою приподнялась и открыла лоб. Цесаревич узнал его и отпрянул в изумлении, но прежде, чем он пришел в себя, незнакомец бесследно исчез. Только какое-то время был еще слышен звук удаляющихся шагов.
— Это вы? — прошептал Павел.
Ни слова не говоря, фигура черным крылом распахнула плащ, как бы приглашая его укрыться под ним. Блик света упал на бледное лицо призрака, и Павел узнал: это был тот человек, которого они встретили, когда с князем Куракиным решили побродить по Петербургу инкогнито. Узнал Павел и круглые, как у кота, глаза, смотрящие на него с каким-то холодным участием, и жесткую ниточку усов, тонкими стрелками торчащих в стороны.
Павел быстро скользнул к призраку и присел на корточки, обхватив руками ботфорту. Плащ запахнулся, обдав его ледяным холодом, и наступила тьма.
— Его здесь нет! Сбежал?!
— Не может быть! Далеко не уйдет, всюду наши караулы.
— Никуда он не денется, господа, постеля совсем теплая. Наша птичка не улетела, она где-то здесь спряталась.
Павел узнал голос. Последнюю фразу сказал отставной генерал-поручик Беннигсен. А потом над самым ухом императора прозвучало:
— Le voila![1]
Павел открыл глаза. Прямо над ним, облокотившись о каминную полку, стоял длинный и сухой, как жердь, барон Беннигсен и насмешливо смотрел в глаза императору.
— Государь, вы перестали царствовать, — не меняя позы, как бы мимоходом обронил генерал-поручик.
— А, господин англинский подданный, — не сводя с него горящих глаз, поднялся с корточек Павел. — Теперь вы здесь приказываете, больше, верно, некому?
— Вы арестованы, ваше величество, — произнес кто-то за спиной Беннигсена.
Павел поднялся на цыпочки, дабы разглядеть сказавшего, и увидел князя Зубова.
— Что ж вы это творите, Платон Александрович?
Светлейший хотел было ответить, но тут в комнату ворвался незнакомый Павлу поручик и что-то шепнул Зубову на ухо. Тот кивнул и поспешно вышел, и тотчас в прихожей раздался топот ног и шум.
— Солдаты! — с тревогой воскликнул кто-то, и заговорщики ринулись вон из спальни.
Беннигсен побледнел, но не тронулся с места. Павел сделал несколько шагов по направлению к нему и увидел шпагу, нацеленную ему в живот.
Шума борьбы в прихожей слышно не было. Напротив, двери в императорскую опочивальню открылись, и вместе с недавно вышедшими офицерами в спальню вошла еще одна группа заговорщиков, тесня один другого, между коими Павел узнал двух других братьев Зубовых, полковника Аргамакова, статс-секретаря Трощинского, князя Яшвиля и командира Преображенского полка генерала Талызина.
— Что все это значит? — Павел старался говорить громко и уверенно. — Я требую объяснений!
— Еще четыре года тому с тобой следовало бы покончить! — пьяно воскликнул кто-то.
— Что я сделал? — в негодовании воскликнул Павел.
— Ваш деспотизм слишком тяжел для нации, — провозгласил Платон Зубов, стараясь не встречаться взглядом с Павлом. — Мы пришли требовать вашего отречения от престола!
— Отречения?! — закричал Павел и вытянул руку, указуя перстом в сторону говорившего. — Вы полагаете, что вы вот так можете входить в спальню императора и требовать его отречения?!
— Что ты так к-кричишь? — пьяно скривился граф Николай Зубов и ударил Павла по руке. Павел с силой оттолкнул его, и тот пошатнулся, поскольку был совершенно пьян.
— Не смейте касаться меня! — с негодованием воскликнул Павел.
— Его императорское величество брезгуют вами, граф, — сказал в затылок Зубову генерал Талызин.
Зубов обернулся, посмотрел на генерала и, круто развернувшись, наотмашь хлестнул Павла по лицу, поцарапав массивным перстнем его щеку. Несколько алых капелек императорской крови попало на белоснежные брабантские кружева манжеты графа.
— Ах ты, с-сука! — выпучив глаза на испорченные манжеты, воскликнул в бешеной ярости Зубов и с высоты своего огромного роста что было силы ударил императора кулаком с зажатой в нем массивной золотой табакеркой.