Магнетрон

Молодой инженер поднял голову. Он увидал черное небо и в разрывах туч семь звезд — созвездие Большой Медведицы. Он вспомнил, как всего лишь несколько месяцев назад он написал в Киев своей матери:

За последнее время мне удается все, за что ни возьмусь… Когда я вечером шел от хирурга Петрова, то в небе не было ни одной Малой Медведицы, а все только сплошь самые большие…

«А ведь они уже тогда знали, всё знали — и мать и сестры… Они знали, что надежды никакой уже нет!» — стиснул зубы Веснин.

Передача заводской хроники продолжалась. Теперь диктор читал статью из заводской многотиражки. Речь шла о новаторах, передовиках производства.

*

Навстречу рабочим вечерней смены, с которыми шел Веснин, двигалась толпа рабочих ночной смены. Проходя мимо громкоговорителя, каждый невольно замедлял шаги, чтобы услышать имена своих отличившихся товарищей.

Свет фонарей выхватывал из тьмы то одну группу людей, то другую. Многих из них Веснин знал, но еще больше было таких, кого он видел сейчас впервые. Веснин остановился у скамьи под фонарем. Ему захотелось опуститься на эту скамью и позже, когда заводской двор опустеет, еще раз прочитать полученное из Киева письмо. Но кто-то окликнул его, взял под руку, увлек за собой. Это был технический директор завода Аркадий Васильевич Дымов.

— Хочу поздравить вас, Владимир Сергеевич, с заслуженной победой, — сказал Дымов. — Мы здесь, на заводе, всегда высоко ценили ваши работы, но никто не предполагал, что отделение технических наук Всесоюзной академии примет это так единодушно, с таким энтузиазмом. Николай Николаевич Кленский рассказал мне об этом со всеми подробностями.

Веснин печально улыбнулся:

— То, что нам с вами, Аркадий Васильевич, сегодня кажется новым, значительным, возможно, несколько лет спустя будет казаться нам наивным, а другие об этом совсем позабудут. У тех, кто будет жить после нас, возникнут более широкие идеи, замыслы их будут смелее, исследования — глубже. То, над чем мы сейчас бьемся, покажется им робким, детским лепетом…

— Несомненно, так оно и должно быть, — согласился Дымов. — Но в этом непрестанном движении вперед к неведомому и заключается суть, смысл и радость жизни. Жизнь — это поступательное движение, это непрерывное изменение. И всё почему-либо остановившееся в своем развитии неизбежно обречено умереть, исчезнуть…

— Умереть, исчезнуть… — прошептал Веснин, и слезы снова обожгли ему глаза. Он остановился и вытер платком лицо. — Работа, труд, — сказал он громко, боясь, что Дымов заметит его состояние, — это остается. Помню в детстве я построил баррикаду из диванных подушек и притаился за нею. Мать, думая, что я уснул, прикрыла меня своей шалью. И они с отцом стали говорить тише. Мать читала отцу какую-то книгу. Мне врезалась в память фраза: «Не работал, нашел — этому не верь. Не работал — не нашел. Работал, нашел — вот истина…» И Мочалов мне говорил: «От работы, даже направленной по неверному пути, даже от такой, какую придется бросить, остается опыт. От безделья ничего не остается…»

— Однако довольно философии, — возразил Дымов, — хотя вопросы жизни и смерти — это именно то, что не может не волновать… Я хотел поговорить с вами о магнетроне. Скоро наш опыт работы по производству магнетронов придется передавать другим заводам. Давайте обсудим, что следует оставить в конструкции и технологии, что надо будет в первую очередь изменить, усовершенствовать, чтобы не создавать лишних затруднений тем, кому поручат осваивать этот прибор.

Уже далеко позади остались корпуса завода, далеко впереди видны были огни города. Инженеры шли по пустынному в этот поздний час проспекту и говорили о магнетроне.