Магнолии, девушка, солнце…

Вся комната у соседки была завешана картинами, вышитыми из бисера. Цветы, цветы, цветы…

– Виталий совсем распоясался, – сообщила ехидно Алевтина. – Тебе повезло, что ты здесь не живешь! Давеча такое отмочил…

– Алевтина Климовна, он несчастный человек…

– Ирод он, вот кто! – Соседка щелкнула ножницами, склонившись над очередной картиной, и серебряная цепочка у ее щек возмущенно затрепетала.

– Не обращайте внимания.

– Я тебе вот что скажу, Маруся. Все мужики – сволочи. Да! Никому нельзя верить. Слава богу, что я одна и никто мне нервы не мотает. А то сидел бы сейчас рядом какой дурак, изводил меня всякими глупостями… – Алевтина сделала звук у телевизора потише, повернулась к ней всем корпусом. – Ты знаешь, Маруся, я ведь очень рада, что смогла избежать уз брака!

– Неужели? – вздохнула Маруся.

– Клянусь! – Алевтина перекрестилась рукой, в которой были зажаты ножницы. – А ведь тогда, тридцать лет назад, рыдала, удавиться хотела! Какая ж я была дурочка… Если б я была замужем, то, может, давно бы в могиле уже лежала! Эти мужики, они так допечь могут…

– Ну, не все они плохие… – попыталась возразить Маруся.

– А ты вспомни-то этого, первого своего, как его там… Евгения! Что, скажешь – он хорошим мужем был?

Во-от! Я теперь думаю – с Модестом у меня бы тоже ничего не получилось.

Историю про Модеста Павловича Фокина Маруся слышала раз сто, не меньше, но сейчас она прилежно сидела возле Алевтины – так ей не хотелось оставаться одной в комнате.

Часы на стене показывали половину первого ночи.

– …я по тем временам не совсем молоденькой была – двадцать семь лет. Тогда ведь как: если замуж до двадцати не вышла, то вроде старой девой в народе считаешься… Предрассудки! Но я твердо знала, что выйду только за любимого. Я ждала своего принца, – Алевтина Климовна отвернулась и протерла очки белоснежным платочком. – И дождалась! Модест был мужчина видный…

Внешность Модеста Фокина Маруся тоже знала наизусть. Наверное, если бы она встретила этого человека на улице, то сразу бы узнала его, несмотря на то, что описание было тридцатилетней давности.

– …ростом чуть выше среднего – метр семьдесят шесть, атлетического телосложения. Он ведь конькобежным спортом занимался вроде тебя…

– Я занималась фигурным катанием.

– Какая разница – коньки и есть коньки! По специальности он строителем был… Так вот, волосы у Модеста были черного цвета, очень аккуратно подстриженные, и чуб такой, знаешь, чуть вьющийся, волной спускался на лоб! Глаза у него были серые, нос прямой, губы – не полные и не «ниточкой», а такие, соразмерные очень, что ли… Впрочем, нижняя губа была чуть полнее верхней! Подбородок – настоящий, мужской, крупный. Щеки чуть впалые, шея средней длины, плечи широкие. Пальцы рук…

Алевтина описывала своего бывшего жениха так, словно давала показания в милицейском участке. От ее слов веяло антропометрическим холодом.

«Как странно… – машинально подумала Маруся. – Если б я, например, вдруг вздумала рассказать кому-нибудь об Арсении, то совершенно по-другому стала описывать его! Я бы сказала следующее – глаза у Арсения добрые, а улыбка – детская, простодушная, отчаянная какая-то… Невозможно не улыбнуться в ответ! Да, да, я стала бы рассказывать о чувствах, которые вызывает он у меня, а не все эти физические подробности…» Маруся зажмурилась, попыталась мысленно вообразить себе Арсения, но у нее ничего не получилось. Образ его расплывался, превращаясь в колеблющийся, светящийся контур. Арсений был – не рост, вес, тип телосложения, он был – свет и тепло.

– Вы так хорошо помните Модеста! – вырвалось у Маруси.

– Ну да, – поджала губы Алевтина Климовна и принялась ловко нанизывать бисер на иголку. – Такое не забывается между прочим…

– Вы очень любили его?

– Да, у меня все было серьезно! – с мстительной гордостью произнесла соседка. Слово «любовь», насколько Маруся помнила, тоже никогда не использовалось Алевтиной Климовной – оно казалось той легкомысленным и пустым. Были либо «серьезные отношения», либо «несерьезные отношения»…

– А он к вам серьезно относился?

– Да кто ж его знает! – раздраженно воскликнула Алевтина, и серебряная цепочка вдоль ее щек опять затрепетала. – Говорил – да, а я так думаю, что нет! Стал бы он меня накануне свадьбы бросать, если б я для него хоть что-то значила!

– Зачем же он тогда предложение делал? – с осуждающей Модеста Фокина интонацией произнесла Маруся.

– Посмеяться надо мной хотел – вот почему! – с ненавистью закричала Алевтина. – Ты, Маруська, не вздумай мужикам верить, они тебе живо голову заморочат… Модест мне что сказал? «Еду в командировку, буду в пятницу. В субботу распишут. Жди». И я ведь ждала, как дурочка! Ждала пятницу, ждала субботу… Сидела в платье белом, в фате, с букетиком, все на часы смотрела. Даже в воскресенье утром еще ждала! А потом поняла – посмеялся он надо мной…

– А может быть, с ним что-то случилось? – задала привычный вопрос Маруся. Каждый разговор о Модесте напоминал ритуал, и если слушатель забывал вовремя задать нужный вопрос, Алевтина Климовна обижалась.