Магнолия. 12 дней

– Да ладно, ГБ. Нужен твой товарищ ГБ. Больше им заниматься нечем, как студентов из институтов вышибать. Тут скорее конфликт на личном уровне. Кто-то кому-то не понравился, не угодил, ну, и прочее, оттого проблема и возникла. Кто конкретно наехал? Кто тебя вызывал? Ведь не ГБ же. Кто-то, наверное, из института.

Я не понял, к чему он клонит, но все равно ответил:

– Да есть там один, Аксенов Игорь Сергеевич. Я даже не знаю, кто он. Кажется, на кафедре политэкономии ошивается, да еще в парткоме кем-то.

– И говорит, что работает в органах. – Почему-то голос утратил часть артистических, душевных интонаций. Все еще мягкий, глубокий, но уже без задушевности.

– Не так чтобы напрямую, но намекает. Упорно намекает.

– Ну да, ну да, – проговорил мой водитель, как будто все знал заранее, даже закивал в такт.

– Ты вот что. Ты завтра на собрании спровоцируй его как-нибудь. Запиши все выступления на пленку, а под конец спровоцируй, расколи его. Он ведь несдержанный наверняка, легко возбудимый. Такие люди обычно несдержанные. Слишком много ненависти у них внутри. А ненавистью тяжело управлять, ненависть норовит выплеснуться. Вот и воспользуйся этим. Знаешь, хладнокровный, продуманный расчет всегда эмоциональность одолеет.

Я ничего не понял. Вообще ничего.

– На какую пленку, что записать?

– У тебя магнитофон есть, портативный какой-нибудь? Вот ты его в портфель положи и на запись поставь, – как маленькому, объяснил мне водитель. – А потом сам выступи как-нибудь так, чтобы этого Аксенова из себя вывести. Скажи, например, что-нибудь обидное, такое, чтобы он от бешенства завыл, чтобы не удержался. Взорви его, ты, похоже, парень сообразительный. Чтобы он наболтал что-нибудь необдуманное или глупостей сгоряча наделал. Чтобы было за что зацепиться. Ну, ты сам придумай. Понял?

– Ага, – кивнул я, хотя не понял практически ничего. Ничего, кроме идеи с магнитофоном.

– Спровоцируй его, одним словом.

– И что потом?

– А потом мне позвони.

– Вам? – Я удивился.

– А почему бы и нет? Позвони, я помогу. Ты, главное, материал собери.

Он подрулил к тротуару, остановился. Достал из-за пазухи бумажник, порывшись в нем, выудил карточку из твердой, глянцевой, почти картонной толщины бумаги, протянул мне. Я даже не понял, зачем он ее мне дает.

– Тут мой телефон. – Он улыбнулся мягко, в усы. – Ну вот и все, приехали.

Я оглянулся, мы стояли на Горького, у памятника Пушкину. Я спохватился, полез в карман. Достал смятые купюры. Трешки не нашлось, были два рубля и пятерка. Я протянул ему пятерку.

– Двух рублей сдачи не будет? – спросил я на всякий случай.

– Нет, не будет, – снова улыбнулся в усы харизматичный левак. – Ты знаешь что, ты деньги оставь себе, мне все равно по дороге было. А вдвоем веселее. Успехов тебе завтра, и позвони потом. Ладно? – В его голос снова вернулась задушевность.

Мне не хотелось выходить. Я пропитался теплом, тягучим, сладковатым запахом трубочного табака.

– Хорошо, – пожал я плечами и убрал пятерку обратно в карман.

– Ну давай, успехов, – кивнул он мне, когда я уже вылез из машины на терпкий, свежий, но теперь уже совсем не холодный воздух.

Я кивнул в ответ и проводил взглядом отъехавший автомобиль.

Я взглянул на карточку, наверное, первую визитную карточку, попавшую мне в руки. «Бодров Петр Данилович», ниже строчкой броским курсивом было выведено слово «адвокат», дальше адрес, номер телефона. Я засунул карточку в карман, так, на всякий случай, пусть будет.

Если честно, я мало что понял из того, что насоветовал адвокат Петр Данилович. То есть про магнитофон и про то, что Аксенова неплохо бы спровоцировать, чтобы он сорвался, я уловил. Но как он должен сорваться? Не перережет же он себе в истерическом припадке вены. Да и из окна во время собрания вряд ли сам выпрыгнет. И вообще, адвокатская мысль показалась мне какой-то неубедительной, слабой. Ну, хорошо, предположим, Аксенов не сдержится и наговорит что-нибудь опрометчивое. Что с того? Ведь главный вопрос – как мне вести себя на собрании, что говорить, как голосовать – так и остался без ответа.

Сейчас, когда я вновь подумал о завтрашнем собрании, у меня опять все внутри опустилось. Я медленно, считая ступеньки, спустился в подземный переход, плиточный пол был здесь покрыт черными расползающимися лужицами, перемешанными с такими же черными кусками полурастаявшего снега. Потом я вышел с противоположной стороны улицы Горького, двинулся в сторону Маяковки и скоро свернул в Мамоновский переулок, к ТЮЗу.

Я брел по инерции, не глядя по сторонам, только под ноги, повернул направо, затем налево, прошел по узкой, протоптанной в снегу, едва заметной тропинке между прижавшимися друг к другу, угрожающе нависающими в темноте громадами зданий, и сам не заметил, как оказался внутри квадратного колодезного двора, окруженного со всех сторон неправильными ни по форме, ни по высоте мрачными ребрами домов.