Магометрия. Институт благородных чародеек

Вчера, когда я так упорно пялилась на корешки книг на полке, пока Лим зачитывал до дыр последнюю страницу, обратила внимание, что пресловутый трактат имеет еще одно переиздание, датированное тысяча девятьсот тридцать первым годом. Оно стояло рядом с дореволюционным. Это-то и натолкнуло на мысль, что книгочейка знает больше, чем говорит.

Девушка от моих слов побледнела. Ее рука непроизвольно скомкала передник, а нижняя губа задрожала.

— Пожалуйста, больше не спрашивайте меня ни о чем. Я не могу вам ничего сказать… — ее голос был готов сорваться на крик. — Я не знаю, кто убийца, пожалуйста, но я очень боюсь… Боюсь, что он придет и за мной, если узнает, что я видела силуэт. Как раз в ту ночь, когда исчезла Энгер. Ее труп нашли недавно в парке.

Она все же всхлипнула, а потом слезы из ее глаз полились рекой. Их поток уже было не остановить, как и ту скороговорку, которую тараторила саламандра, закрыв лицо руками.

— Все думают, что Милена Энгер ушла в монастырь… но я-то знаю, я все видела из окна. И этого дознавателя, и законников, суетящихся рядом с ее телом, и директрису, что поставила полог невидимости, едва только ее обнаружили… А накануне, ночью, видела, что кто-то роется на полке. Я была в углях тлеющего камина, и он меня не заметил. А потом… мы ведь, книгочеи, чувствуем книги, как садовник аромат цветов, не открывая глаз. А этот… он специально писал там…

Ее плечи вздрагивали. Хотелось подойти, обнять, успокоить. Но я чувствовала, что если сделаю это, девушка перестанет говорить, а скатится в банальные сопли и слезы без просветов членораздельной речи.

— И все же зачем ты дала этот трактат мне?

— Я подумала, что вы обратите на это внимание, а этот рыжий следователь, Дейминго, он с вами общается и разговаривает даже как-то по-особому, вот я и подумала…

Она давилась слезами и всхлипывала все сильнее. Я и так чувствовала себя сволочью, вот так используя ее состояние, чтобы узнать правду, и как только поняла — она рассказала все, что знала, просто сделала шаг вперед и обняла. Так мы и стояли, пока каминные часы не пробили семь вечера.

От этого звука саламандра словно очнулась и подняла на меня опухшие от слез глаза. Шмыгая покрасневшим носом, она попросила:

— Пожалуйста, не рассказывайте об этом господину дознавателю!

Я колебалась, представляя, как будет допрашивать ее Лим, но, с другой стороны, девушка могла помочь составить словесный портрет этого посетителя.

— А ты можешь описать, как выглядел этот некто?

— Нет, — книгочейка шмыгнула носом. — Когда саламандра становится пламенем, она видит лишь силуэты, тени, обозначающие присутствие. Будь это даже ты, я бы тебя не сумела опознать. Для этого надо было выйти из камина, а я побоялась.

Покидала я библиотеку в большой задумчивости.

Идя по коридору, уже корила себя за то, что пропустила ужин, когда резкая боль скрутила меня. Ник!

* * *

Я была не вольна над собою, тело словно подключили к оголенным проводам. Трясло, как в агонии. Амулет, что дал мне Лим, раскалился добела, обжигая и светясь из-под сукна формы. Непроизвольно выгнулась дугой и зашлась в немом крике.

Тень метнулся мне под дрожащую руку и каким-то чудом сумел выудить переговорник из кармана. Щелкнула крышка затвора зеркала-пудреницы. Крик «Срочно, она умирает!» я услышала сквозь бред.

А потом был резкий запах озона, и два телепорта, открывшихся почти синхронно. И бездонные глаза цвета балтийского янтаря.

— Я с тобой, я рядом, — голос нежный, теплый, родной, — смотри на меня, дай мне возможность взять часть твоей боли.

Взгляд Лима. Я тонула в нем, как в бездонном колодце, и становилось легче. В какой-то момент веки стали столь тяжелыми, что захотелось закрыть глаза.

— Нет, нет, не сейчас, оставайся со мной, — голос, до этого мягкий, сейчас звучал спокойно, но одновременно властно, уверенно.

А мне хотелось остаться здесь, в янтарном теплом море, где нет суеты будней, обязанности кого-то спасти, найти, чтобы выжить.

Меня встряхнули за плечи. Раз, еще раз. Наверняка это было неприятно, но я этого не чувствовала.

— Дай я! — сквозь негу голос Аарона пробился порывом январского ветра, и теплая янтарная гладь начала исчезать.

Зато на смену бесчувственности пришла целая гамма непередаваемых ощущений. Скрутила судорога, легкие при очередном вдохе словно обожгло, и родившийся в глубине горла кашель начал выворачивать наизнанку.

— Она пришла в себя, — демон, как всегда, был крайне немногословен. Но эта фраза, произнесенная у самого уха, дала понять: дракона ко мне он таки не пустил.

Наконец, когда прокашлялась, смогла увидеть очертания предметов: картину в посеребренной и слегка почерневшей от времени раме, что висела на стене коридора, паутину меж потолочной лепниной, заострившееся и сосредоточенное лицо Лима.

Картинка словно проявлялась, обретая резкость и небывалую доселе четкость. Спустя минуту я могла поклясться, что могу посчитать число мазков и подпись художника на этой самой картине. Летящее «Хруцкий» вызвало невольное удивление.