Май любви

В комнате супругов, оклеенной обоями с тысячью цветов, украшенной коврами и пестревшими повсюду подушками, у окна стояла Флори; она ласково гладила белого котенка, сидевшего у нее на руках. Флори смотрела на узкую полосу сада, запыленные деревья которого казались изнуренными затянувшейся засухой. Несмотря на несколько прогремевших в жаркие летние месяцы гроз, температура была такой высокой, что люди чувствовали себя как в пекле. Жара не спадала более двух месяцев. И теперь, в начале сентября, было еще очень жарко, стояла хорошая погода. Виноделы ожидали хорошего вина.

— Беру в свидетели всех святых — вы так прекрасны, дорогая, в этом умиротворении будущим материнством!

Флори обернулась. Под тканью ее блузы, натянувшейся при этом, обрисовалась явно раздавшаяся талия и бедра. На четвертом месяце беременность уже скрыть не удавалось.

— Твоя тетка — я встретил ее на лестнице — уверяет, что ты полна сил, и за усталостью, которая меня так беспокоит, ничего серьезного не таится.

— Естественно. Я вам все время это говорю. Если бы вы получше меня слушали, вы не беспокоили бы из-за такого пустяка тетю Шарлотту.

— И все же я доволен, что она пришла. Благодаря ей я успокоился.

Флори улыбнулась, как улыбнулась бы своему будущему ребенку.

— Мне кажется, нет на свете более беспокойного, более чувствительного человека, чем вы!

— И слава Богу: ведь никто не любил бы вас так сильно, как я!

Флори рассмеялась.

— Чувствительный, но отнюдь не скромный! — проговорила она, возвращая мужу полученный от него поцелуй. — Что нового, мой друг?

— У нас на ужине будет гость.

— Прекрасно. Кто же?

— Гийом.

Почувствовав внезапно, что его опора заколебалась, котенок вывалился из рук Флори и с мяуканьем забрался под стол.

— Не знаю, что с моими пальцами последнее время, но у меня все валится из рук, — пробормотала Флори.

— Это от переутомления. При вашем состоянии это вовсе не удивительно.

— Будем надеяться. Я не хотела бы стать неловкой.

С этими словами она вновь повернулась к окну, оперлась было на каменный подоконник, такой горячий от солнца, что она тут же от него отпрянула.

— Вы пригласили кузена отужинать с нами?

— Скорее, просто побыть у нас, ведь мы его так долго не видели. Как вы знаете, я очень люблю его. Наши летние поездки отдалили нас от него, и теперь мне хочется это исправить.

— Отлично. Пойду на кухню, посмотрю, что приготовить, чтобы достойно принять вашего родственника.

— Я вижу, вы не в восторге от предстоящего визита.

— Я? Почему бы это?

— Не знаю… так мне показалось.

— Полно, мой друг! Ваше впечатление ошибочно, а поэту такое непростительно!

Она вновь засмеялась. Но на этот раз в этой несколько деланной веселости было больше нервозности, нежели снисходительности.

— Вы чем-то расстроены, дорогая?

— Вовсе нет. Я пошла на кухню и надолго там не задержусь.

— Мне кажется, что с самого дня нашей свадьбы, когда вы увидели Гийома впервые, он вам не понравился. Мне очень жаль. В чем же вы можете его упрекнуть?

— Ни в чем. Я знаю его так мало…

— Однако достаточно для того, чтобы невзлюбить его.

— У меня нет причин не любить его, ни недолюбливать. Он из вашей родни, стало быть, и мой родственник, вы ему доверяете. Для меня этого достаточно.

Когда спустя некоторое время Флори вновь поднялась в комнату из кухни, где договорилась со слугами насчет меню ужина, она больше не пыталась скрыть свою тревогу, так как оказалась в комнате одна. Вытянувшись между подушками, разбросанными по ковру в углу комнаты, Флори принялась вышивать узор на полотняной рубашке, не обращая внимания на то, что машинально делали пальцы. Мысли ее были далеко отсюда. Гийом! Она не видала его со времени того объяснения в саду на улице Бурдоннэ. Тогда он сразу уехал в Анжу. А еще до того, как он вернулся, они с Филиппом отправились в Мелён. За лето и он, и они совершили несколько поездок. В течение всего этого времени она старалась не думать больше о Гийоме, отдавая все свое внимание тому, кто должен был у нее родиться, у нее и у ее мужа. Нужно честно признать, что это было нелегко. В начале беременности мысли ее были всецело заняты будущим ребенком и предстоявшими родами. Это предвкушение занимало все ее время. Жизнь двора, поэзия, поездки, сплетни о соперничестве двух королев — Бланш, матери короля, и королевы Маргариты — на какое-то время заняли, отвлекли ее внимание от других интересов.

Возвратившись в Париж и вновь окунувшись в столичную жизнь, она быстро поняла, что в обстановке, напоминавшей ей Гийома на каждом шагу, ей будет трудно избежать мыслей о нем. Твердо решив, однако, покончить с этим наваждением, которому ей так не хотелось поддаваться, она каким-то усилием разума тут же перенесла свое внимание на крошечное существо, которому в один прекрасный день подарит жизнь. Она поставила этого пока еще абстрактного ребенка между собой и Гийомом, поддаться влечению к которому отказывалась.