Май, месяц перед экзаменами

В том-то и беда, что Антонов действительно имел случай и составил мнение. Людмила Ильинична видит, как меняется лицо Антонова, только что приветливо и с любопытством придвинутое к ней. Глаза Антонова, заплыв ледком, ничего не выражают, кроме готовности терпеливо выслушать до конца эту глупую, какую-то просто детскую историю, в которую влетела самостоятельная как будто женщина, завуч второй Первомайской школы; как бы ей объяснить популярнее, что в такие истории не влетают или, но крайней мере, не оставляют следов…

Людмила Ильинична сама отлично знает — не влетают и не оставляют.

Людмила Ильинична смотрит в крепкое, моложавое лицо Антонова, появившееся прямо перед ней из свежего утреннего воздуха. Она даже слышит голос Антонова, рассуждающий не злобно, нет, скорее мягко и назидательно на тему: почему не имела она права ставить Виктора и Милочку в исключительные условия. Сегодня, когда никому не дано ставить одних в исключительные условия перед другими. Сегодня, когда… Воображаемый Антонов перечисляет преимущества сегодняшнего дня и прихлопывает рукой по столу, закрепляя сказанное. Людмила Ильинична, сама не заметив, награждает его своим жестом, своей манерой высказываться, отбивая одну четко высказанную мысль от другой. До таких ли мелочей, как манеры, Людмиле Ильиничне сейчас! Еще несколько минут лежит она, прислушиваясь к непривычному оцепенению, охватившему все ее существо и диктующему покорность, с которой она слушает хотя бы и воображаемого Антонова.

Хватит! Тем более, что за Антоновым Людмила Ильинична видит целую вереницу тех, кто хочет высказаться. Когда-то Людмила Ильинична уже представляла себе скандал, который может разразиться, если…

Хватит! Еще перед Антоновым она может кудахтать. Но ни перед Зинаидой Григорьевной, ни перед Аркадием Борисовичем, ни перед другими она не собирается этого делать!

Людмила Ильинична резким толчком отбрасывает одеяло. Откуда появилась эта мысль — бежать к Антонову и разливаться перед ним, обгоняя события?

Как же! Пробьешь Антонова кудахтаньем! Тут не без удовольствия Людмила Ильинична соображает, что и ее саму не пробьешь кудахтаньем. Ее вообще не так-то легко чем-нибудь пробить, выбить из колеи, заставить биться головой об стенку.

Подумаешь, не видела она врагов, что так заметалась перед этим сопляком, перед этим щенком, перед дружком Нинки Рыжовой…

Людмила Ильинична легко вскакивает с кровати, легко открывает окно, обе створки сразу. Людмила Ильинична старается чувствовать себя так, будто с плеч ее свалился не только груз нынешних забот, но и еще, по крайней мере, десять — пятнадцать лет жизни. Людмила Ильинична даже напевает какой-то веселенький, прямо бравурный мотивчик, какой-то пошлый, вязнущий в ушах — век бы она его не слыхала! — мотивчик.

Надо двигаться, надо говорить с Милочкой голосом, исключающим всякие воспоминания о вчерашнем. Надо поторопиться — накрыть стол ничуть не менее нарядно и празднично, чем накрывали ради того сопляка.

— Милка! — кричит Людмила Ильинична от стола в соседнюю комнату. — Милка, уж не собираешься ли ты проспать, дочь? — Вопрос Людмилы Ильиничны звенит, режет воздух, все не глохнет никак. Хотя уже очевидно, задан он зря. На пороге своей комнаты стоит Милочка, одетая, причесанная, хоть сейчас — на школьный бал. Но неважно, как она одета. Важно, какое у нее лицо. И вот с этим своим лицом стоит она на пороге комнаты и говорит:

— Мама… Мама! — кричит она так, что Людмиле Ильиничне кажется, будто темные волны уже сошлись над Милочкиной головой. — Мама, я не хочу, чтоб он уходил!

Людмила Ильинична кидается к Милочке, ударившись об угол стола, добегает до ее ожидающих глаз, до ее жалко распущенных губ.

— Я не хочу, чтоб он уходил к Рыжовой. Как ты не понимаешь, он уходит к Рыжовой! — кричит в это время Милочка, и эта названная, вернее, так неожиданно вылетевшая фамилия отрезвляет их обеих. Или не в фамилии дело? А в том, что вообще не следовало так, хотя бы и только друг перед другом, обнажать свои чувства?

Во всяком случае, Людмила Ильинична останавливается где-то посреди своего разбега. И подходит к дочери так, как подходит к ней каждое утро, оглядеть всю с головы до ног, поправить прическу, одернуть платье.

— От таких, как ты, не уходят, — говорит Людмила Ильинична и жестким белым пальцем проводит по Милочкиному лбу, разглаживает какую-то морщинку, что ли… Делает она это так, будто вполне в ее власти смахнуть вместе с морщинкой любое огорчение, любую беду. — От таких, как ты, не уходят, — еще раз повторяет Людмила Ильинична, чуть дольше, чем всегда, задерживаясь внимательным взглядом на лице Милочки.

— Конечно, нет, — неестественно смеется Милочка. — В особенности вчерашний вечер нас убедил…

Нельзя сказать, что это звучит в обычном Милочкином тоне: снисходительно, насмешливо, легко и даже ласково. Это звучит горько.