Майада. Дочь Ирака

— Из-за войны с Ираном, войны в Заливе и санкций ООН муж не мог найти работу. В 1997 году мы совсем обнищали и решили оставить детей у родственников первого мужа и ехать в Иорданию. Мы слышали, что так поступали другие семьи. Мы подешевле купили сигареты и сели торговать на улице Аль-Хашими в центре Аммана. Нам удалось неплохо заработать. Мы смогли не только жить на эти деньги, но и отсылать понемногу в Ирак, чтобы помочь родственникам. Но мы совершили ошибку. Мы так увлеклись торговлей, что и думать забыли о документах и превысили срок пребывания, указанный в визе. Нам пришлось задержаться в Иордании. Мы понятия не имели, что делать. Но в феврале 1999 года, после кончины Его Величества короля Хусейна, его сын Абдулла милостиво простил всех иракцев, у которых не было нужных документов. Мы хотели соблюсти законность и решили вернуться в Ирак, чтобы нам поставили штамп в паспорте. Мы собирались навестить семью и опять уехать в Амман. — В ее голосе послышалась горечь. — Мы любили Амман. Там я чувствовала себя свободной, как птица.

Самара глубоко вздохнула.

— И мы вернулись в Ирак. Я помню все так, как будто это было вчера, хотя с тех пор многое изменилось. Да, в тот день мы с мужем были счастливы! Мы радовались, что наши документы в порядке, надеялись, что скоро увидим родных. Ведь прошло почти два года! Мы хотели угостить родственников дорогой рыбой и рисом. Но мечтам не суждено было сбыться… Как только мы оказались в Ираке, у пропускного пункта нам приказали выйти. Мы удивились и испугались. Несмотря на уверения в том, что мы ничего плохого не сделали, нас арестовали и привели в тюрьму. Нас бросили в общую камеру в штаб-квартире тайной полиции в Аль-Рамади, рядом с иорданской границей. Моего бедного мужа били каждый день. Через две недели его стали пытать. Мучители привязывали его за руки к потолку. Иногда его без сознания швыряли в камеру. А у меня ничего не было. Даже воды. Я плевала ему в лицо, чтобы он пришел в себя.

Самара посмотрела на Майаду.

— Да, я правда это делала. Я плевала на лицо моего несчастного мужа, но не потому, что ненавидела, а потому, что любила. — Она запрокинула голову и посмотрела на потолок. — Мы были готовы на все, чтобы избавиться от пыток. Но что мы могли, если даже не знали, в чем нас обвиняют? Самое поразительное: тюремщики тоже этого не знали. Когда муж спросил, в чем нас обвиняют, они ответили, что им это неизвестно. Они получили приказ арестовать нас без указания причины.

Я была уверена, что муж умрет от постоянных побоев. Но как только я подумала, что ему пришел конец, нас перевели сюда, в Баладият. Здесь нас ждало новое потрясение. Нас разлучили. Последний раз я видела его в марте, — она пересчитала по пальцам, — четыре месяца назад. Я нахожусь здесь четыре месяца. Не знаю, жив он или умер. Насколько мне известно, никто из родственников не подозревает, что мы в тюрьме. Наверное, они думают, что мы погибли. Или, возможно, правительство прислало им два гроба с землей, утверждая, что в них находятся наши тела. — Самара наклонилась и прошептала: — Я выяснила, в чем нас обвиняют, только во время первого допроса в Баладият.

Самара замолчала, сделала глоток воды из стакана, предложенного Вафаэ, женщиной с длинными рыжими волосами, и поднесла его к губам Майады.

— Нет, нет, — отказалась она. — Правда. Сейчас я не могу ничего пить. Потом.

Самара нахмурилась, но отпила из стакана, прежде чем продолжить рассказ. Она оглядела облупившиеся стены.

— Когда меня позвали на допрос, я думала, что чиновники узнали, что мы не замешаны ни в каких дурных делах. Офицер, который допрашивал меня, был таким вежливым, утонченным. Он совсем не походил на людей, которые держали нас в тюрьме у границы. Он попросил меня сесть, предложил чаю. В общем, вел себя так, словно он — слуга, а я — хозяйка дома.

Самара продолжила:

— Офицер спросил: «Скажи, ты бы хотела носить сережки или шаровары?» Я успокоилась. Я решила, что он собирается от имени правительства преподнести мне подарок за то, что я вытерпела столько страданий. Но меня смутил его вопрос о шароварах. Я ответила, что женщины из того района, откуда я родом, их не носят, но я была бы рада получить в подарок сережки. Я продам их в Багдаде и куплю подарки для детей.

Он вел себя очень спокойно. Наклонившись над столом, офицер улыбнулся мне и встал. Я думала, он принесет сережки. Он сказал: «Наша уважаемая гостья хочет получить сережки. Сейчас она их получит», — и мое сердце затрепетало от радостной надежды.