Маяк на далеком острове; Болид; Малые и неоконченные произведения; Драматические произведения

К сожалению, всё свидетельствует о том, что парусник «Сен-Мишель», вышедший по весне из Кротуа[953] в море и с тех пор не подававший о себе никаких вестей, погиб вместе со всем экипажем в северных водах. Команду парусника составляли Жюль Верн, популярный автор научных романов, обогативших издателя Этцеля, старый рыбак Александр Делон[954], известный своим хладнокровием и морской выучкой, да еще молодой матрос, исполнявший также обязанности кока[955]. «Сен-Мишель» являлся личной собственностью Верна, проведшего на его борту добрую половину жизни и написавшего или задумавшего там значительную часть своих интереснейших творений.

Вышедшие некрологи сопровождались более или менее верными биографическими сведениями. В прессе обоих полушарий, почитавших верновские романы, расточалась единодушная хвала писателю и вслед за ней выражалась глубочайшая скорбь по поводу его кончины. Но внезапно телеграф принес известие, что «Сен-Мишель» целехонек и без каких-либо повреждений вошел в бухту Соммы[956], что владелец яхты привез из долгих и опасных странствий новый роман, который наверняка принесет еще больше прибыли его издателю.

Жюлю Верну сейчас далеко за сорок. Он, как пишет Адриан Маркс[957] в парижской «Фигаро», у которой мы позаимствовали бегло набросанный портрет,

<...> хороший малый, любезный в обращении, а с незнакомыми почти по-женски робок. Некоторую сдержанность сохраняет он и по отношению к очень близким друзьям, но скромен он постоянно и, кажется, остается единственным, кто не знает о своем огромном таланте. Раньше он тщательно брился и был очень похож на лорда Байрона[958], но теперь носит окладистую бороду и напоминает бюст Демосфена[959] в античной галерее Лувра[960]. <...>

Удивительно одаренный и энциклопедически образованный, он использует в работе и свою поразительную память. Однажды он оказался в компании некоего римлянина, речь как раз зашла о Риме. Итальянец, родившийся поблизости от Капитолия[961] и там же проживающий до сих пор, удивился беглости речи и образности языка своего сотрапезника, описавшего один за другим все памятники и даже малоизвестные руины Вечного города. Потом Верн спросил про старого нищего, обычно занимавшего место на углу Виа-Сакра, против лавки пирожника.

— Он все еще стоит там.

— А жива ли красавица дочь ватиканского привратника?

— Да.

— А сделали ли ступени на лестнице к Форуму?

— Король отдал распоряжение на сей счет. Но оно еще не выполнено... Но, сударь, вы, похоже, знаете Рим получше меня, урожденного римлянина. Наверно, вы долго там жили?

— Я... Да моя нога никогда туда не ступала, зато я читал и читаю все значительные произведения, рассказывающие о вашем родном городе.

Мы, добавляет Маркс, знавшие, что так оно и есть, никак не могли согласиться с тем, что римлянин назвал Верна blagueur[962]. <...> Верну крайне антипатичен Юг. Он утверждает, что его притягивает Север.

— Да, о Полярном море можете говорить со мною всегда, но молчите про свое Средиземное. Это сонное, негневливое море; оно может пениться, сколько ему угодно, но я-то его морем не считаю. Когда я стою на средиземноморском берегу, мне кажется, что, приподнимись я на цыпочки, смогу увидеть противоположное побережье. Когда же я чихаю в Марселе, то мне слышится насмешливое «Будь здоров!» из Африки.

Он был поочередно адвокатом, драматургом, секретарем Лирического театра и комической оперы, потом биржевиком, пока блестящий успех «Пяти недель на воздушном шаре» окончательно не определил его жизненный путь. Как либреттист оперы-буфф он написал текст оперетты «Господин Шимпанзе» и был в те же времена участником вечеринок «Onze cent femmes»[963].

Эти вечеринки проходили в одном из кабинетов ресторана Еревана. На них собирались одиннадцать музыкантов и драматургов, которых многие из услышавших название этого дружеского кружка ошибочно считали донжуанами.