Маяковский едет по Союзу

Когда автор перевернул последнюю страницу, наступила пауза. Все взгляды обратились на Мейерхольда. Однако вместо ожидаемой речи Всеволод Эмильевич, глубоко вздохнув и по привычке погладив свою «шевелюру», произнес лишь одно слово: «Мольер!» Это прозвучало очень серьезно и взволнованно.

Потом, помню, кто-то спросил у Маяковского, как бы вскользь: «Почему вы не пишете пьесу в стихах?»

— Как Грибоедов я не напишу, а хуже — не хочу.

Гости не расходились еще час-другой: делились впечатлениями, пели дифирамбы.

И лишь через некоторое время квартира опустела.

На следующий день, 23 сентября, поэт читал пьесу для труппы театра в вечерние часы. Третье чтение состоялось снова в Гендриковом — 27 сентября. Все три чтения прошли с неослабевающим успехом. Слушатели оценили «Баню» как большой этап в творчестве поэта. Сам автор считал новое творение лучшим в своей драматургии. Он сказал как-то мне: «Баня» значительно сильнее «Клопа».

8 октября Политехнический был буквально осажден. Участники вечера «Открывается Реф» с трудом пробились в здание.

«Литературная газета» достаточно точно пересказала вступительную речь Маяковского:

«Год тому назад мы здесь распускали Леф. Сегодня мы открываем Реф. Что изменилось в литературной обстановке за год и с чем теперь выступают на литературном фронте рефовцы? Прежде всего мы должны заявить, что мы нисколько не отказываемся от всей нашей прошлой работы, и как футуристов, и как комфутов, и, наконец, как лефовцев. И сегодняшняя наша позиция целиком вытекает из всей нашей прошлой борьбы. Все споры наши и с врагами, и с друзьями о том, что важней: „как делать“ или „что делать“, мы покрываем теперь основным нашим литературным лозунгом — „для чего делать“, то есть мы устанавливаем примат цели и над содержанием и над формой.

Рассматривая искусство как орудие классовой борьбы, мы должны в своей литературной работе прежде всего ясно представить себе общую нашу цель и конкретно стоящие перед нами боевые задачи строительства социализма. С этой точки зрения мы, в первую голову, и будем подходить ко всякой литературной работе сегодня.

Мы заявляем: только те литературные средства хороши, которые ведут к цели. Такая установка нашей программы не снимает старого нашего требования новой фермы для нового содержания. И если одним своим острием она направлена против рыцарей „формы для формы“, бесчисленных эстетизаторов и канонизаторов формы, то другим своим острием она бьет тех, которые пытаются втиснуть пятилетку в сонет, пытаются воспеть социалистическое соревнование крымско-плоскогорными ямбами.

В целом эта установка не оставляет ни сантиметра места писателю, желающему именовать себя революционным, для какой бы то ни было аполитичности:

Литературная обстановка сегодняшнего дня утверждает нашу всегдашнюю борьбу против аполитичности, как далеко не второстепенный пункт нашей программы. А вся она звучит как настойчивое требование, обращенное к искусству, стать в ногу с социалистическим строительством, выйти на передовые позиции классовой борьбы!».

Кроме Маяковского, с речами выступали Николай Асеев и Осип Брик.

Публика настроена бурно. В зале засела хулиганская группка. Они кричали, свистели и даже принялись избивать одного из участников вечера.

После перерыва читались стихи. Николай Асеев прочел стихотворение Фрейлиграта, Семен Кирсанов — переводы стихов французского рабочего поэта Жюля Жуя. Оппоненты были из публики.

Маяковский подвел итог прениям и репликам с мест.

В середине октября Маяковский, вопреки установившейся традиции, объявил свои вечера «Что делать?» сначала а Ленинграде, потом а Москве. В объяснительной записке он изложил основные положения:

«В своем вступительном слове я объясняю причины, заставившие Леф почистить свои ряды, внести изменения в программу и принять название Реф, то есть революционный фронт искусства. Основная причина — это борьба с аполитизмом и сознательная ставка на установку искусства как агитпропа социалистического строительства. Отсюда отрицание голого факта и требование в искусстве тенденциозности и направленности».

Текст афиши выглядел броско, но не вызывал сомнений, за исключением, пожалуй, одной подробности: вместо привычного подзаголовка «стихи и поэмы» он начертал — «словесные иллюстрации», куда входили отрывки из двух пьес — сначала из «Бани», а затем из «Клопа». И в заключение «5 лет».

Я спросил, что означает последнее — не стихи и не пьеса?

— Это будущая поэма, но пока ее нет, а возможно, и не будет.

— Так зачем же писать, коли не будет?

И в ответ прозвучало неопределенное.

— Всякое бывает, а вдруг до выступлений что-то появится. А нет, так не беда, в конце концов будут другие стихи, которые вовсе здесь не значатся.

На название афиши я не обратил особого внимания, так как привык, что почти всегда они весьма оригинальны и неожиданны.

И лишь впоследствии стал понятен смысл заголовка афиши.