Маяковский, русский поэт

Стоит
      только руку протянуть —
пуля
    мигом
         в жизнь загробную
начертит гремящий путь.
Что мне делать,
              если я
                    вовсю,
всей сердечной мерою,
в жизнь сию,
сей
   мир
      верил,
            верую.

     Вера

Пусть во что хотите жданья удлинятся —
вижу ясно,
          ясно до галлюцинаций.
До того,
        что кажется —
                      вот только с этой рифмой
                                      развяжись,
и вбежишь
         по строчке
                   в изумительную жизнь.
Мне ли спрашивать —
                    да эта ли?
                              Да та ли?!
Вижу,
     вижу ясно, до деталей.
Воздух в воздух,
                будто камень в камень,
недоступная для тленов и прошений,
рассиявшись,
            высится веками
мастерская человечьих воскрешений.
Вот он,
       большелобый
                  тихий химик,
перед опытом наморщил лоб.
Книга —
       "Вся земля", —
                    выискивает имя.
Век двадцатый.
              Воскресить кого б?
— Маяковский  вот…
                    Поищем ярче лица —
недостаточно поэт красив. —
Крикну я
        вот с этой,
                  с нынешней страницы:
— Не листай страницы!
                     Воскреси!
     Надежда

Сердце мне вложи!
                 Кровищу —
                       до последних жил.
в череп мысль вдолби!
Я свое, земное, не дожил,
на земле
        свое не долюбил.
Был я сажень ростом.
                    А на что мне сажень?
Для таких работ годна и тля.
Перышком скрипел я, в комнатенку всажен,
вплющился очками в комнатный футляр.
Что хотите, буду делать даром —
чистить,
        мыть,
             стеречь,
                     мотаться,
                             месть.
Я могу служить у вас
                   хотя б швейцаром.
Швейцары у вас есть?
Был я весел —
            толк веселым есть ли,
если горе наше непролазно?
Нынче
      обнажают зубы если,
только чтоб хватить,
                  чтоб
                      лязгнуть.
Мало ль что бывает —
                     тяжесть
                           или горе…
Позовите!
         Пригодится шутка дурья.
Я шарадами гипербол,
                    аллегорий
буду развлекать,
               стихами балагуря.
Я любил…
         Не стоит в старом рыться.
Больно?
        Пусть…
              Живешь и болью дорожась.
Я зверье еще люблю —
                     у вас
                         зверинцы
есть?
     Пустите к зверю в сторожа.
Я люблю зверье.
               Увидишь собачонку —
тут у булочной одна —
                    сплошная плешь, —
из себя
       и то готов достать печенку.
Мне не жалко, дорогая,
                    ешь!
Любовь

Может,
      может быть,
          когда-нибудь,
                  дорожкой зоологических аллей
и она —
        она зверей любила —
                            тоже ступит в сад,
улыбаясь,
         вот такая,
                   как на карточке в столе.
Она красивая —
               ее, наверно, воскресят.
Ваш
   тридцатый  век
                 обгонит стаи
сердце раздиравших мелочей.
Нынче недолюбленное
                    наверстаем
звездностью бесчисленных ночей.

…………………………………………….

В 1927 году Маяковский написал "Хорошо!". Последняя часть этой поэмы с её рефренным "Хорошо!" — гимн оптимизму и жизнерадостности. Как будто его жизнь потихоньку расцвела с 1916 года по 1927-ой.

Получив записку от Маяковского с просьбой навестить его "так как у меня нервы расшатываются", я не теряла ни секунды. Я отправилась в Петроград в тот же вечер. Я позвонила С… и сказала ему, что еду — он сказал, что я сумасшедшая и что на самом деле Маяковский просто расстроен, потому что ему не с кем сходить в кино.

В Петрограде Маяковский снимал комнату в чьём-то доме. Я смутно помню довольно мрачное место, голое и глухо освещённое. С щеками бледнее и даже ещё более впалыми, чем обычно, с выпирающими скулами, Маяковский сидел за столом с бутылкой и стаканом. Можно было увидеть его скелет, и пиджак висел на его острых худых плечах. Он проводил свои дни в запое за запертой дверью.