Читаем Маяковский. Самоубийство полностью

Бывало —              сезон,                       наш бог — Ван-Гог,другой сезон —                      Сезан.Теперь           ушли от искусства                                      вбок —не краску любят,                         а сан.Птенцы —              у них                      молоко на губах,а с детства                к смирению падки.Большущее имя взяли                                 АХРР,а чешут           ответственным                                 пятки.Небось           не напишут                           мой портрет, —не трут           понапрасну                            кисти.Ведь то же                 лицо как будто, —                                            ан нет.Рисуют           кто поцекистей.(«Верлен и Сезан»)

Заметьте: не тех рисуют эти юные лизоблюды, кто побогаче (скажем, нэпманов каких-нибудь), и даже не тех, кто повлиятельнее (поответственнее), а — «кто поцекистей». Это, может быть, еще не название (а если название, то несколько неуклюжее), но адрес — точный.

Что же касается самого портрета, то на нем мы видим пока какое-никакое, но все-таки лицо, а не мурло.

Так вышло, я думаю, не потому, что стихотворение «Верлен и Сезан» было написано в 1925 году, когда облик этого «нового класса» был ему еще не вполне ясен. Скорее всего, это произошло потому, что «жало художественной сатиры» тут было направлено не столько на цекистов, сколько на тех, кто им «лижет пятки». Но три года спустя (в 1928 году) Маяковский написал стихотворение, в котором перед нами предстало уже не лицо этой сложившейся касты сановников, а самое что ни на есть настоящее — иначе тут уже не скажешь — мурло:

С мандатами                   какой,                            скажите,                                         риск?С его знакомствами                             ему                                   считаться не с кем.Соседу по столу,                        напившись в дым и дрызг,орет он:            «Гражданин,                              задернуть занавеску!»Взбодрен заручками                              из ЦИКа и из СТО,помешкавшего                      награждает оплеухой,и собеседник                    сверзился под стол,придерживая                   окровавленное ухо.Расселся,              хоть на лбу                               теши дубовый кол, —чего, мол,                буду объясняться зря я?!Величественно                      положил                                   мандат на протокол:«Прочесть               и расходиться, козыряя!»(«Помпадур»)

В основу сюжета этого стихотворения лег реальный факт, ставший поводом для фельетона Михаила Кольцова («В международном вагоне». «Правда», 15 мая 1928 года). Маяковский даже поставил эпиграфом к своему «Помпадуру» несколько скупых строк из этого фельетона:

► Член ЦИКа тов. Рухула Али Оглы Ахундов ударил по лицу пассажира в вагоне-ресторане поезда Москва — Харьков за то, что пассажир отказался закрыть занавеску у окна. При составлении дознания тов. Ахундов выложил свой циковский билет.

«Правда», № 111, 3943.

Но у Маяковского этот факт — и сам по себе, надо сказать, достаточно красноречивый — стал поводом не для фельетона, разоблачающего хамскую выходку зарвавшегося члена ЦИКа. Портрет героя (лучше сказать — антигероя) его стихотворения — не изображение некоего конкретного лица. Это — резко, в свойственной Маяковскому плакатной манере нарисованный социальный тип:

Как шар,             положенный                               в намеченную лузу,он    лысой головой                          для поворотов —                                                   туги носит           синюю                     положенную блузу,как министерский                          раззолоченный сюртук.Победу           масс,                   позволивших                                      емунадеть          незыблемых                            мандатов латы,немедля            приписал он                              своему уму,почел         пожизненной                            наградой за таланты.Со всякой массою                           такой                                   порвал давно.Хоть политический,                             но капиталец —                                                    нажит.И кажется ему,                      что навсегда                                         даноему      над всеми                     «володеть и княжить».Внизу        какие-то                     проходят, семеня, —его     не развлечешь                           противною картиной.Как будто говорит:                            «Не трогайте                                               менякасанием плотвы                         густой,                                   но беспартийной».
Перейти на страницу:

Все книги серии Диалоги о культуре

Наш советский новояз
Наш советский новояз

«Советский новояз», о котором идет речь в книге Бенедикта Сарнова, — это официальный политический язык советской эпохи. Это был идеологический яд, которым отравлялось общественное сознание, а тем самым и сознание каждого члена общества. Но гораздо больше, чем яд, автора интересует состав того противоядия, благодаря которому жители нашей страны все-таки не поддавались и в конечном счете так и не поддались губительному воздействию этого яда. Противоядием этим были, как говорит автор, — «анекдот, частушка, эпиграмма, глумливый, пародийный перифраз какого-нибудь казенного лозунга, ну и, конечно, — самое мощное наше оружие, универсальное наше лекарство от всех болезней — благословенный русский мат».Из таких вот разнородных элементов и сложилась эта «Маленькая энциклопедия реального социализма».

Бенедикт Михайлович Сарнов

Культурология

Похожие книги

Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде
Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Сборник исследований, подготовленных на архивных материалах, посвящен описанию истории ряда институций культуры Ленинграда и прежде всего ее завершения в эпоху, традиционно именуемую «великим переломом» от нэпа к сталинизму (конец 1920-х — первая половина 1930-х годов). Это Институт истории искусств (Зубовский), кооперативное издательство «Время», секция переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей, а также журнал «Литературная учеба». Эволюция и конец институций культуры представлены как судьбы отдельных лиц, поколений, социальных групп, как эволюция их речи. Исследовательская оптика, объединяющая представленные в сборнике статьи, настроена на микромасштаб, интерес к фигурам второго и третьего плана, к риторике и прагматике архивных документов, в том числе официальных, к подробной, вплоть до подневной, реконструкции событий.

Валерий Юрьевич Вьюгин , Ксения Андреевна Кумпан , Мария Эммануиловна Маликова , Татьяна Алексеевна Кукушкина

Литературоведение
Рыцарь и смерть, или Жизнь как замысел: О судьбе Иосифа Бродского
Рыцарь и смерть, или Жизнь как замысел: О судьбе Иосифа Бродского

Книга Якова Гордина объединяет воспоминания и эссе об Иосифе Бродском, написанные за последние двадцать лет. Первый вариант воспоминаний, посвященный аресту, суду и ссылке, опубликованный при жизни поэта и с его согласия в 1989 году, был им одобрен.Предлагаемый читателю вариант охватывает период с 1957 года – момента знакомства автора с Бродским – и до середины 1990-х годов. Эссе посвящены как анализу жизненных установок поэта, так и расшифровке многослойного смысла его стихов и пьес, его взаимоотношений с фундаментальными человеческими представлениями о мире, в частности его настойчивым попыткам построить поэтическую утопию, противостоящую трагедии смерти.

Яков Аркадьевич Гордин , Яков Гордин

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Языкознание / Образование и наука / Документальное