Майами

Он улыбнулся. Не самое великодушное в мире извинение, но для Мери Уитни оно вероятно оказалось таким же болезненным, как удаление зуба.

— Все нормально… — начал он было.

— Нет. Нет, не все, — возразила Мери. — Отнюдь не все нормально. На самом деле… все ненормально.

— Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, — казалось, опешил Роб.

— Я хочу сказать, — проговорила Мери Уитни, — что ты выбрал себе не ту женщину.

Она улыбнулась, но улыбка получилась далеко не приятной.

Роб чуть не разинул рот. Просто невероятно!

— С какой я женщиной сейчас? И с кем должен быть? — спросил он без обиняков.

— Почему, скажи на милость, все нужно произносить вслух? Ты сейчас с Родригес. А нужно бы быть со мной, — заявила Мери с шутливым раздражением.

Он рассмеялся ее невероятной самонадеянности. Кто такая эта женщина? Она что, с луны свалилась?

— Мери, я хочу сказать… мы тогда занимались этим, правда? Это все в прошлом. Это было безумием, глупостью, вот чем. Я серьезно это говорю. Ты мне нравишься, я уважаю тебя и восхищаюсь твоим талантом и всем, чего ты добилась, но только…

— Только тебе не нравится трахаться со мной, — сказала Мери. Ее голос звучал громко, слишком громко. А рот был маленьким, слишком маленьким.

Роб подскочил и всплеснул руками. Потом рассмеялся, и в его смехе послышалась безнадежность.

— Сядь, Роб, — приказала Мери Уитни. В ее голосе прозвучала невероятная сила. Горечь ее последнего замечания уже исчезла. В мозгу у Роба зазвучали сигналы тревоги. Впервые за все время он начал сомневаться в том, нормальна ли Мери Уитни.

— Мне нужно, чтобы ты меня выслушал, — сказала она, и спокойная, ледяная улыбка появилась у нее на лице. — Существует древнее изречение-клише о том, что все имеет свою цену. Я верю в это. Порой мне кажется, что это единственная вещь на земле, в которую я верю. Даже тебя, Роб… даже тебя можно купить.

Он закрыл глаза, отчаянно желая, чтобы вся эта сцена исчезла прочь. Все могло стать лишь еще хуже. Проблемы, которые возникнут в эти минуты, могут пронестись шоковыми волнами через всю его жизнь, через жизни Лайзы, Кристы, всех остальных.

— Да, Роб, закрой глаза, но слушай и дальше. Сейчас о самом важном. И думай. Я купила тебя в ту ночь, ведь так? Ты трахнул меня, чтобы спасти чужие жизни; у нас все позади, одни лишь сальные воспоминания, а дети остались в живых… Где-то далеко отсюда они смеются, плачут, живут, не умирают, потому что ты сдал мне в аренду своего толстяка, тогда, в задней части моей машины. Теперь это уже кое-что, не правда ли, Роб? Сколько жиголо смогли спасти детские жизни? Настоящее достижение. Ты должен гордиться собой.

— Осторожней, Мери, — сказал Роб. В нем поднимался гнев, вытесняя ошеломленность, гнев на то, что кто-то, да к тому же женщина, мог вести себя подобным образом.

— Я всегда осторожна, даже когда беззаботна, дражайший мой. Вот почему мне всегда удается идти своим путем.

Он заглянул ей в глаза, стараясь понять, что же происходит в ее душе. Перед ним сидела новая Мери Уитни. Он уже видел бесцеремонную, пресытившуюся Мери Уитни, готовую постоянно развенчивать помпезность окружающего. И видел подраненную Мери Уитни, неспособную на людях справиться со своими чувствами, взять их под контроль. Обе порой бывали неудобными, однако он всегда находил им оправдание, как эксцентричным особам, которые, в глубине души, хотя и были испорченными, но не собирались приносить никому вреда. А теперь он был далеко не уверен, что его анализ Мери, как и оценка, делавшаяся другими людьми, были корректными. Что-то жуткое всплывало из ее глубин. Даже что-то очень жуткое.

— Ты не можешь покупать людей, Мери. Я не могу понять, зачем вообще делать такие вещи.

Гнев полз по ее лицу, как будто всходило солнце. Красное небо поутру моряку не по нутру.

— Ты, ублюдок! — внезапно закричала она. — Разве ты не видишь, что я люблю тебя? Я, Мери Макгрегор Уитни, люблю тебя, ты, дешевая маленькая проститутка, а то, чего я хочу, я всегда получаю. Ты слышишь?

— Ты больна, Мери, — мягко сказал Роб. — Я действительно уверен в этом. По-моему, тебе нужно помочь. О чем ты говоришь? Ты сама понимаешь, о чем говоришь? Называешь меня проституткой и тут же заявляешь, что меня любишь… что все это значит, Мери? Это чушь. Ты говоришь чушь.

Мери отвела взгляд. Для таких вещей не существовало объяснений. Она не знала, почему хочет его. Это было извращением. Не просто странноватым и причудливым, а настоящей трагедией. Он был так молод, что почти мог быть ее сыном. Ничего из того, что он когда-либо думал, говорил или делал, не напоминало ее собственные мысли, слова и дела. И все-таки она не могла думать ни о чем, кроме него. Она думала о его теле, какое оно в утренние часы, и о том, как он пахнет ночью. Она вспоминала великолепие его наготы. Мечтала о красоте его души. В своих ночных кошмарах теряла его, а в радостных фантазиях он принадлежал ей.