Майами

Криста присоединилась к аплодисментам. Мужчина на сцене поглядел за кулисы. Он вытянул руку в приветствии, его лицо надело доброжелательную улыбку. Аплодисменты бушевали. Однако Питер Стайн не появлялся. Ладони Кристы утратили свою первоначальную энергию. Улыбка на лице мужчины стала замораживаться. Его приветственно протянутая рука начала поникать. Так где же писатель? Некоторые перестали аплодировать. Гул затихал. Нарастало беспокойство. Криста тоже почувствовала напряжение. В любую минуту аудитория могла погрузиться в какое-то преждевременное молчание. Мужчине на сцене нужно было бы что-нибудь сказать. Он должен был выкопать откуда-нибудь подходящие фразы. Еще несколько секунд назад Питер Стайн не нуждался в представлении. А теперь начинало казаться, что ему может потребоваться очень долгое представление.

— Мистер Питер Стайн, — громко объявил мужчина во второй раз. И в его голосе уже не звучала приветственная нотка. Там слышалось отчаянное требование. Все глаза в аудитории сфокусировались на правых кулисах. И они ошиблись.

Питер Стайн вышел на сцену слева. Он шагал быстро, опустив голову, словно намереваясь избежать уличных знакомств. Он направился к объявлявшему, к центральной кафедре. Криста увидела его боковым зрением. Питер Стайн подошел к мужчине и хлопнул его по плечу. Тот резко обернулся, его лицо выразило испуг, смущение, облегчение.

— О, вот вы где, — сказал мужчина.

— Вот я где, — проговорил Питер Стайн.

Криста прижала руку ко рту. Получался чистой воды мюзик-холл. Так забавно, и ей с трудом верилось, что все было разыграно не нарочно. Несколько зрителей присоединились к ее смеху, а те, у кого не хватило смелости смеяться открыто, широко заулыбались. Однако Питер Стайн не смеялся. На его лице не мелькнуло даже тени улыбки. Он положил единственный листок бумаги на кафедру и сказал объявлявшему:

— Благодарю вас.

Криста могла бы поклясться, что он сказал «До свидания». Мужчина был отпущен. Он поспешил уйти со сцены, испытывая явное облегчение, что его муки закончились.

— Пожалуй, самая важная вещь, какую может совершить повесть, — произнес Питер Стайн громким, чистым голосом, — это вызвать удивление.

Он владел ими. Всеми. Он не объяснял, что и почему он сделал. Он не нуждался в этом. Промедление с выходом на сцену служило иллюстрацией к его вступительным словам. Его повести удивляли читателя. Как и сам писатель. И это было великолепно. Криста едва могла поверить в происходящее. Она огляделась вокруг. Еще не появившись на сцене, он уже играл аудиторией, как с рыбой, попавшей на крючок. Легкое предвкушение и удовольствие от сознания близящегося выступления переросли в беспокойство. Беспокойство сменилось юмором. Юмор ненадолго перерос в некоторую снисходительность. Затем, после того как укротитель львов щелкнул бичом, все читатели единым махом прыгнули сквозь огненный обруч. И теперь он делал с ними все, что хотел, заставив внимать с благоговением звукам голоса их укротителя и властелина.

— Ого! — пробормотала Криста себе под нос. Она анатомировала его взглядом. Он стоял совершенно прямо, словно часовой на посту, и смотрел куда-то в глубину аудитории, в какую-то одну точку, которая, как она инстинктивно ощущала, не была чьим-то лицом. Он был там, и его там не было; так же как не было Моисея, когда он принес с горы скрижали. Он явился как посланник от Бога, как медиум, говоривший от Имени какой-то далекой и более развитой цивилизации. Это впечатление придавало необычайный вес его словам, облекая их в безусловные харизмы, делавшие их абсолютно незабываемыми.

— Мы все боимся каких-то неожиданностей и удивления в жизни, но одновременно мы и хотим того, чего боимся, и поэтому ищем удивления в книгах.

Криста кивнула. Неважно, было ли его утверждение правильным или нет. Главное, она знала, что запомнит его. И это была функция, только не слов, а личности человека, произнесшего эти слова. Он находился в ее черепной коробке. Это был высший тип учителя. Питер Стайн заботился. Питер Стайн верил. Концентрация Питера Стайна на своей речи была тотальной. У Кристы ползли по спине мурашки от восхищения, когда она слушала его.

— А удивление может принимать разнообразнейшие формы. Неожиданные. Непривычные. Выпадающие из контекста. Удивление может оказаться знакомым, если человек уже предчувствует экзотику. Оно может оказаться покоем, если вы были настроены на бурю. Удивление может оказаться различной интенсивности, — сравните шок от удара острием топора по затылку или мягкий шок от необычного слова.