Майами

— Да, она вполне неглупая. На одной странице описывалось, что ребенок делал и что говорил. А на соседней, что он думал — вроде простые мысли, а в целом язык взрослых. Это было нечто вроде версии интеллектуала по поводу тех фильмов Травольты о детских разговорах. Он получил за нее «Пулитцера». «Детская игра», так она называлась. Я пролистал ее как-то на досуге. Неплохо, если тебя хотя бы отдаленно интересуют дети.

— В сведениях об авторе говорится, что он женат и у него один ребенок, — сказала Криста.

— О-го! На самом деле в разводе, если верить журналу «Пипл».

— Стив, ты уж точно не читаешь «Пипл», — развеселилась Криста.

— Иногда читаю, во время заседаний на унитазе, после того как приму слабительное. Тебе не следует забывать, что я не так молод, как был раньше.

— Чепуха, ты намного моложе, чем был. Скоро ты совсем помолодеешь и станешь ребенком. И тогда сможешь написать продолжение к книге мистера Стайна.

Снова Питер Стайн.

— Криста, я знаю, что Стайн завораживающий субъект, и я с удовольствием стану мухой на стене, когда у него начнется с тобой роман, однако не находишь ли ты, что мы могли бы потратить еще чуть-чуть времени на мой миллион… ну, как я собираюсь заработать его и потратить, и что я должен делать, чтобы показать мою благодарность?…

— О, конечно, но, понимаешь, дорогой мой, я не могу сейчас говорить. Я сижу в библиотеке Мери Уитни и уже пора идти к столу. Первым делом я позвоню тебе завтра утром, идет? Не празднуй это событие слишком усердно. И продумай место съемок. Бог знает, где его искать. Помнишь то время, когда мы снимали на плавучем доме-лодке в Кашмире? Я подцепила конъюнктивит, и ты делал снимки, используя все остальные части моего тела. Это было гениально.

— Это было отчаяние, дорогуша ты моя.

— Ну, целую тебя, Стив. Мы богачи. — Она положила трубку. В ее голове засели две вещи. Мери Уитни, что там с Лайзой и Робом… и некий мистер Питер Стайн.

20

Мери Уитни торопливо шла по дорожке. Брови нахмурены, руки болтаются вдоль туловища, словно дубинки, а голова наклонена вперед, словно стенобитная машина у ворот средневековой крепости. Сердитой она не была, однако вся собралась в комок, готовая к драке. Разумеется, она могла ошибиться, однако если в деле участвуют эмоции, то человек редко ошибается. А в сердечных делах плохие предчувствия неизбежно подтверждаются.

Она уже даже вычислила вероятное место для «измены». Теннисный павильон настолько же мог служить любовным гнездышком, насколько казался неподходящим. Да, если они занимались этим, то только здесь, добавляя таким образом к обиде еще и оскорбление. Тут она остановилась. Почему она так всполошилась. Роб был тренером по теннису. В этот момент он был не больше и не меньше, чем тренер, несмотря на ее намеки и долгосрочные намерения. Она вообразила его испорченным. Но это ведь едва ли был сексуальный контакт. Теоретически он был свободен трахаться с кем ему заблагорассудится. Однако теория это одно. Так всегда было. Так всегда будет. Для Мери важно было только то, что она чувствовала, пусть даже нелогично и извращенно. Ее империя строилась на интуиции, на способности угадать, что люди будут делать в будущем, еще до того как они сами об этом начинали догадываться. Она и Роб предназначены стать любовниками. Этого еще не произошло, но произойдет. Кого волнует, что временные рамки сместились? И вся драма заключалась в том, что объект ее вожделений изменил ей с самой красивой девушкой на свете.

Она снова зашагала, с удвоенной энергией. Павильон, закутанный в темноту, смутно вырисовывался впереди. Что она там обнаружит? Будут ли они пребывать в вопиющей посткоитальной меланхолии или в том ужасном тет-а-тет, который составлял современную прелюдию? Почему слова, обозначающие это, были латинскими или французскими? Потому что англичане понятия не имели, как трахаться. Вот почему. Черт! Она направилась к двери.

Она вгляделась в темноту. Темнота смотрела на нее в ответ. Она положила руку на круглую дверную ручку. И снова остановилась. Она только что согласилась подписать мегакрупный контракт с этой испанской шлюхой. Самый ли это удачный способ встретиться со звездой ее колоссальной кампании? Или же это самый подходящий момент, ведь полезно знать чей-то секрет? Она улыбнулась в темноте. Женщина должна делать то, что должна делать женщина. Однако, когда она отворила дверь, бизнес скромно съежился и убрался под зеленые клубы ревности, которые окутали ее рассудок.

Она вошла в павильон. Там никого не было. Ее глаза приспосабливались к темноте. О, да, были. Два человека лежали на массажном столе. Она подошла к выключателю и зажгла свет. О, да! Да! Боже, какой ужасный момент, но как замечательно оказаться правой!