Маятник судьбы

Через пару часов разомлевший от еды и питья и оглушенный децибелами Жорикова семейства вкупе с телевизором Монах добрался до своего нового пристанища. Кира вчера выдала ему ключ, и он не стал звонить в дверь. Стараясь не шуметь, сунул ключ в замочную скважину. В квартире было темно и тихо, и он понял, что Кира уже легла. Часы на площади стали отбивать время. Монах разделся и на цыпочках пошел к себе. Он с удовольствием отменил бы рейд в опечатанную квартиру Ирины Г., он чувствовал себя уставшим, захмелевшим и хотел спать – перспектива выхода в ледяное белое месиво его ничуть не радовала. Погода, похоже, вконец распоясалась. Шквальный ветер закручивал снежные смерчи, выл, как по покойнику, в подворотнях и наметал сугробы поперек тротуара. Улицы опустели, горела лишь половина фонарей – выморочным лиловым светом, отчего город казался призраком. Не было видно припозднившихся прохожих, и случайный автомобиль, двигаясь рывками, вдруг освещал белый снежный столб и в страхе шарахался в сторону. Город был в лапах стихии.

«А ведь это только ноябрь, – подумал Монах, стоя у окна и глядя на пустую улицу. – Куда мы идем?»

В смысле – куда идет человечество в связи с глобальным потеплением, смещением магнитных полюсов, фокусами климата и разболтанной вконец экологией!

Он прилег не раздеваясь и закрыл глаза. Думать о судьбах человечества ему не хотелось, и тогда он стал думать о своем новом знакомом Лео Глюке, то есть, о Добродееве Алексее Генриховиче, борзописце и, как оказалось, таком же авантюристе, как и он, Монах. Толстая горячая рука журналиста с мощными толчками пульса многое сказала Монаху. Враль, неутомимый гуляка, хвастун и авантюрист. Скор на подъем, подвижен, всегда готов лететь в огонь и воду за первой попавшейся юбкой или горячим материалом. Весь город в друзьях. Но… вскрыть опечатанную квартиру – это вам не кот начихал, можно так влететь, что никакие кулуары не помогут. Правда, не факт, что Лео явится. Скорее всего, положит с прибором на договор о сотрудничестве и взаимопомощи, не дурак же он, должен понимать, во что ввязывается. Сгоряча и в подпитии согласился, а подумавши – в кусты, несмотря на весь свой авантюризм. А он, Монах, потянет крест сам, раз ввязался и пообещал Кире… распутать. Он стал вспоминать фотографию… Девушка на столе, длинные волосы, кровь. Руки сложены на груди. Под головой подушка. Туфли на высоких каблуках на полу у стола. Туфли… Свет софитов, гардины задернуты, входная дверь открыта. Почему? Хотел немедленного признания? Чувствовал себя творцом, художником, представлял, как они входят, и… шок, крики, ужас! Убийство, допустим, из мести… а подушка? Зачем он положил ей под голову подушку? Извращенная симпатия к жертве? Сложил руки на груди… Когда кладут в гроб, подкладывают под голову подушку. Имитация положения в гроб?

Личность убийцы вызывала все больший интерес Монаха… кроме того, что-то зацепило его на фотографии, что-то… что-то… выпадало из стиля, так сказать. И предчувствие кольнуло в области не то сердца, не то желудка… Что же это было? Что-то.

В половине двенадцатого Монах поднялся, стараясь не шуметь, натянул свою видавшую виды дубленку и синюю вязаную шапочку и осторожно отпер дверь…

Через полчаса он достиг дома Ирины Г., затаился за трансформаторной будкой, откуда открывался вид на подъезд и где не так дуло, сунул руки в карманы и приготовился ждать. Он дал журналисту двадцать минут форы, рассудив, что больше не выдержит. А потом – будь что будет. К его приятному удивлению, Добродеев появился всего-навсего на четыре минуты позже назначенного времени. Встал у подъезда, прямо под фонарем, оглянулся. Монах выступил из-за будки и помахал рукой.

–Привет, Христофорыч! – прошептал журналист, наклоняясь к уху Монаха. – Я думал, ты развел меня, как лоха. Иду и думаю – не придет! Погодка разгулялась, а?

–Через час утихнет, – ответил Монах. – Я человек слова, Леша. За дело!

Он достал из кармана фонарик, осветил панель домофона, потыкал в кнопки. Добродеев потянул за ручку, и дверь распахнулась. Они вошли, отряхнули с себя снег и стали осторожно подниматься на второй этаж, где находилась квартира номер шесть.

Из квартир раздавались приглушенные выстрелы, визг, хохот – народ взахлеб поглощал продукцию зомбоящика. Монах сорвал белую бумажную полоску с печатью и приник к замку, сунув фонарик журналисту. Тот все время оглядывался на двери других квартир – было видно, как ему не по себе.

–Готово! – сказал Монах, толкая дверь. Они вошли в квартиру убитой девушки, Ирины Гуровой. Луч фонарика обежал небольшую прихожую, вешалку с одеждой, изящную тумбочку, на которой лежали перчатки и голубой шарфик. В квартире стоял неприятный запах тления…