Маятник судьбы

«Не верю», – сказала она себе. Он просто… занят. Испугался, что его могут заподозрить, «шифруется», по его собственному выражению. Она вскочила со скамейки и почти побежала из парка.

…Она чувствовала, что он стоит за дверью, она слышала его дыхание.

–Кирилл! – позвала она. – Кирилл, открой! Нам нужно поговорить!

Она услышала, как загремели замки. Дверь открылась, и Кира переступила порог. Кирилл стоял истуканом, сохраняя на лице недовольное выражение. В глаза Кире он не смотрел.

–Добрый день, Кирилл! – Она всматривалась в него, пытаясь унять колотящееся сердце.

–Добрый. Что случилось?

–Ты не отвечаешь на звонки! Я обрываю телефон, я с ума схожу! Я уже не знаю, что думать!

–Я был занят. Меня не было в городе.

Они все еще стояли в прихожей. Он не предложил ей раздеться.

–Я была у следователя! – закричала Кира. – Произошло новое убийство! Убита Слава Ткаченко!

–Как… убита? – пробормотал Кирилл, отступая. Похоже, испугался.

–Может, поговорим? Ты один?

Голос ее дрогнул. Ей вдруг пришло в голову, что он не один, и она почувствовала ослепляющую ярость. Все ее страхи, неуверенность, дурные мысли, слепившись в комок, готовы были выплеснуться взрывом ненависти.

Он повернулся и молча пошел в гостиную. Кира, бросив сумочку и шубу на тумбочку, пошла следом. Она увидела смятую постель на тахте – Кирилл снимал однокомнатную квартиру, – немытую чашку с остатками не то чая, не то кофе на журнальном столике и с облегчением поняла, что он был один. Она схватила чашку, побежала на кухню. Достала кофе, засыпала в кофеварку. Он стоял в двери, привалившись плечом к косяку, сунув руки в карманы; смотрел на нее с непонятным выражением. Лицо его было чужим и враждебным.

–Меня вызывали к следователю, – повторила она.

–Откуда они узнали про тебя?

–Не знаю, – соврала она. – Не знаю откуда, но они знают про клуб, про девушек и про тебя. Так что жди вызова.

–Черт! – Он с силой ударил кулаком в косяк. – Меня тут уже нет! Я сваливаю!

–А чего ты, собственно, боишься? – спросила Кира с издевкой. – Ты же не убивал!

–Что ты несешь? – рявкнул Кирилл. – При чем здесь я? Если какой-то идиот замочил девок, при чем здесь я?!

–Девок? – взвилась Кира. – Ты же встречался с Ириной! Я видела вас! А теперь она для тебя девка?

–Девка! И ты девка! Ты думаешь, я не знаю про тебя? Про всех твоих любовников? На молодую кровь потянуло? Думала, дурачка нашла? Мазу за тебя тянуть? – Голос у него сорвался на визг. – Не дождешься! Сама разбирайся.

Она смотрела на него и не узнавала: красное злое лицо, рубит рукой воздух, с ненавистью выплевывает слова – и чувствовала, как ее со страшной силой тянет к нему. Она подошла к нему, прижалась, подняла голову. Он впился в ее рот, нарочно причиняя боль, сдавил железными руками. Она задохнулась от запаха его кожи, волос… У нее мелькнула мысль, что она подлая и грязная, раз может путаться с этим ничтожеством, что он сейчас придушит ее, как котенка. Это была последняя ее мысль, потому что дальше все смешалось в клубок желания, ненависти и боли. Он подхватил ее на руки…

Ей казалось, она чувствует его ненависть – он сорвал с нее свитер, разорвал юбку… Он убивал ее, столбил территорию, приносил ее в жертву, доказывая свое право и первенство самца и вожака. И она со стоном отвечала, вцепившись в него, прижимая его к себе, принимая его первенство и соглашаясь, а где-то там, в глубине сознания, зрело безнадежное понимание, что никогда и ни с кем больше… Никогда! Так! Не будет! Это было прощание…

Он рухнул рядом на тахту, бурно дыша, разбросав руки. Оба молчали. Кира, не глядя на Кирилла, поднялась, натянула свитер и разорванную юбку и пошла на кухню, бросив: «Я сделаю кофе». Кирилл не ответил.

Она налила кофе в чашки, присела на табурет. Потом пошла в прихожую, взяла с тумбочки свою сумочку, достала сигареты. Кирилл не курил, и в этом был ее запоздалый протест…

Она допила кофе, выкурила сигарету. Кирилл так и не вышел из комнаты. Она поднялась с табурета, постояла, раздумывая, обвела взглядом кухню, знакомую до последней мелочи. Не заходя в комнату, оделась в прихожей и ушла, осторожно прикрыв за собой дверь. Его нетронутая чашка с остывающим кофе осталась стоять на столе.

Было уже темно – на город опустились ранние зимние сумерки. Ветер гнал тучи с севера, поднимал с тротуара мелкий сор, закручивал его в свистящие крохотные вихри; небо было черным, и лишь кое-где в нем светились колодцы потустороннего пронзительно-молочного света, предвещая не то шторм, не то снежную бурю, не то чуму. Кира шла с целеустремленностью автомата, по самой середине тротуара, не чувствуя, что ее толкают, говорят что-то обидное – возмущаются; шубка ее была расстегнута, тонкий синий шарф трепыхался на резком ветру. Она чувствовала такую боль, что казалось, сердце не выдержит и разорвется. Она задерживала дыхание, чтобы унять боль, прижимала руки к груди, разговаривала с собой… Кажется, уговаривала и доказывала, что все проходит… пройдет и это, что жизнь не кончается, что еще будет что-то, ради чего стоит жить, в то же время понимая в глубине сознания, что она не хочет больше ничего.