Маятник судьбы

После утренней удачи генерал-майора Ланского, разбившего польский кавалерийский полк и захватившего его в плен вместе с полковником, принц Евгений Вюртембергский вздумал захватить Калиш со своею пехотой и, полагаясь на сильный огонь артиллерии, бросил солдат в атаку рассыпным строем. Храбрости принцу было не занимать, а вот рассудительности и военных знаний… Канонада, конечно, наносила городу урон, однако пехота занять его не могла: французы, засевшие в домах, стреляли отлично. Несколько атак были отбиты, Винцинге-роде решил не губить людей попусту: неприятель уйдет и так.

«Здра-жла, ваш-дительство!» — кричали солдаты с улыбками на чумазых лицах, проходя мимо генерала и его свиты. Трофеев было захвачено много, казаки гнали пленных; саксонский генерал Ностиц сам отдал Винцингероде свою шпагу. Пронесли на носилках бесчувственного генерала Запольского, бледного как полотно, хотя никаких ран на теле видно не было. Лекарь пояснил, что генерал опасно контужен.

Рыжие крыши Калиша медленно гасли, отчаянно ловя закатные лучи, прежде чем погрузиться в серую толщу сумерек. Шпиль костела походил на мачту тонущего корабля. Завтра он будет встречать солнце с востока, новый день приведет с собой новые порядки…

Город заняли на рассвете без боя. Авангард тотчас пустился в погоню за Ренье, чтобы не дать ему соединиться с недавно сформированным польским корпусом. У австрийской границы преследование пришлось прекратить; австрийцы согласились пропустить французов в Саксонию, но безоружными. Ружья сложили в обозные фуры, к артиллерии приставили австрийский конвой. Русские лишь провожали взглядом французов, отступавших к Глогау.

К прибытию в Калиш императорского кортежа трупы с дороги убрали, и кабы не обломанные тополя вдоль аллеи, отходившей от берега шумной Просны, ничто уже не напоминало о недавней адской пляске. Впрочем, смерть еще не собрала свою жатву до конца. Каждое утро в церкви отпевали не меньше десятка человек, которых потом хоронили с воинскими почестями. Погребальный звон, унылое пение, речитатив священника: «Упокой, Господи, душу раба Твоего…» немало смущали Александра Семеновича Шишкова, которому, в силу преклонных лет и слабого здоровья, и самому пора было задуматься о вечном. Общество министра полиции Балашова, с которым он делил квартиру, лишь усугубляло его тоску, а не развеивало: тому то и дело доставляли донесения о разных дурных слухах и повальных болезнях в российских губерниях, не так давно избавленных от ига иноземцев. В Смоленской и Минской собрали и сожгли девяносто семь тысяч тел, и то многие до сих пор валялись на земле, распространяя заразу. После таких известий и сам министр, и государственный секретарь являлись на обеды и балы, устраиваемые для съезжавшейся отовсюду шляхты, с довольно кислыми лицами.