Майя (фантастическая повесть)

— Хорошо, хорошо!.. Слава Богу, что все благополучно кончилось… Это, вероятно, ваши капли, милая кузина, помогли моей Майе… Вот, Майя, — поблагодари нашу добрую, милую новую соседку, — мою кузину, — Софью Павловну Орнаеву. Она вчера приехала…

При этом имени Майя вздрогнула.

— София?., какая София, папа?.. О ком ты говоришь?

— А вот, моя душа. О Софье Павловне Орнаевой… Она всю ночь над тобой просидела…

Гостья, очень красивая женщина средних лет, но казавшиеся гораздо моложе, склонилась к Майе, ласково улыбаясь.

— О! Cousin, не беспокойте m-lle Marie… Еще успеем познакомиться. Я так рада, что она очнулась… Вернее — проснулась, так как она уверяет, что прекрасно спала и видела золотые сны. N'est-ce-pas, chère mademoiselle Marie?[10]

— Да… Только, пожалуйста, — не называйте меня так… Меня никто, кроме… впрочем, все равно! Все зовут меня просто Майей…

— Прелестное имя! — начала было Орнаева. — Je ne demande pas mieux…[11]

Но Майя вдруг встала на кровати, обвела всех беспокойным, печальным взглядом и, схватив за руку отца, прошептала:

— Папа! А что Газель?.. Снился мне этот ужас или, в самом деле, он задушил ее, этот самозванец? Этот отвратительный колдун!

Профессор, испуганный, растерянно смотрел на дочь и отвечал как можно мягче:

— Душа моя! Успокойся… Тебе померещилось…

— Неужели?.. Газель жива?!

— Нет, голубушка моя! Майинька! Дорогая!.. Ведь мы все видели: бедная Газель задушена волком!.. Она, помнишь, — всех нас напугала… И ты, и я, и весь дом сбежались вчера ночью, когда бедная собака выбила дверь, почуяв зверя, бросилась в сад и прямо наскочила на волка…

— Так вот как вы все объяснили? — проговорила Майя, как бы про себя, усиленно что-то соображая. — Нет, папа, того волка, который задушил мою бедную, славную Газель, к несчастью, никто не убьет.

Она овладела собой и обратилась приветливо к незнакомой родственнице, благодаря ее за заботы.

— Если ты в самом деле здорова, Майечка, — несмело заметил отец, — может быть, ты встанешь?

— О, да! Непременно! — к величайшей радости его уверенно сказала Майя. — Я сейчас оденусь и сойду вниз.

— Да?.. Вот и отлично!.. Так пожалуйте, Софья Павловна!.. Пойдемте ко мне, пока эта негодная, напугавшая нас так крепко барышня встанет и оденется. Пожалуйте!

И профессор любезно подал руку гостье и повел ее вниз, в то время как Майя с невольным неудовольствием думала:

«Откуда взялась она? Соседка?!! Никогда не слышала, чтоб она тут жила поблизости…»

XIII

Так неожиданно проявившаяся родственница Ринарди очень часто стала навещать их. Однако, сверх ожидания, она оказалась премилой и презанимательной. Ни профессор, ни дочь его нимало не тяготились ею. Напротив, никогда и ни с кем Майя так близко и скоро не сходилась, как с этой остроумной, весь свет объездившей и, по-видимому, чрезвычайно добродушной женщиной.

Софья Павловна Орнаева была вдова, известная красавица, схоронившая двоих мужей и, как говорили злые языки, была не прочь найти, а, пожалуй, и схоронить еще и третьего… Особенно, если бы он отличался благородными преимуществами «de ses deux anciens»[12], — a именно, был бы богат не менее ее «покойников», оставивших ей большие деньги.

Злая молва опять-таки говорила, что за последние года беспрерывных перемещений по белу свету, во время которых прелестная женщина не только видала виды, но и жила в свое удовольствие, не считая денег, — она значительно растрясла по чужестранным дорогам российские мошны своих супругов; но этого совсем не было заметно по образу жизни, который она продолжала вести.

На берега Балтийского моря Софья Павловна попала совсем неожиданно, по непредвиденной ею необходимости; но об этом факте она хранила строгое молчание, а рассказывала, будто ее давно влекло на эти живописные, дикие берега… Ей надоела Европа! Надоели все страны света, которые она изрядно объездила; а более всего надоели дальние путешествия. Эту зиму она задумала прожить в Петербурге, но прежде водворения на зимние квартиры ей вздумалось проехать посмотреть продававшуюся поблизости от имения Ринарди мызу. Ей захотелось иметь дачу в этих местах, проводить иногда летний месяц или два в «одиночестве»…

Так она говорила, но такие анахоретские намерения не были заметны в ее образе действий. Начать с того, что она скромной мызы не купила, а задумала нанять поблизости целое аббатство, — старинный замок, несколько лет стоявший пустым, хотя поддерживавшийся в порядке. Оказалось, что она интимно знакома с его владетелем, безвыездно проживавшим в Париже. Она ему написала, а тот ответил любезным посланием, предоставлявшим в ее распоряжение на зиму, лето — «et bien d'autres saisons, à discretion illimitée»[13], — хоть навсегда, это «совиное гнездо» его знаменитых рыцарей-предков, «со всеми его крысами и привидениями, par dessus le marché!»[14]