Майя (фантастическая повесть)

Когда Майя, наконец, окончательно вернулась к действительной жизни и начала поправляться, она, казалось, утратила всякое воспоминание о своих видениях. Жестокое горе ее по отцу превратилось в тихую печаль, и та понемногу улеглась и забылась, как забывается все на свете, в особенности, если человек счастлив.

А Майя была, действительно, счастлива в супружестве и в семейной жизни. Муж ее, граф Ариан де Карма, сдержал все свои обещания: он горячо любил жену и всю жизнь свою посвящал семье.

Прошло лет десять. Старый дом профессора Ринарди стоял пустой, угрюмый, наполовину разрушенный, наполовину заколоченный. Никто не жил в нем. Имение сдавалось на аренду; со времени катастрофы молодая его хозяйка ни разу не возвращалась на родное пепелище, вероятно, и его предав забвению, как и все свое чудесное детство и юность. Графиня Мария де Карма жила то в столицах, то за границей, то в имениях своего мужа, в Малороссии. Последние годы они больше зимовали в Италии, а летом жили на берегах Днепра, где добрые знакомые любили проводить у них дни и недели, не скучая нимало в этой счастливой и богато одаренной семье. Бухаровы были, разумеется, их желанными гостями. Оба они, муж и жена, находили неисчерпаемые предметы интереса в беседах с ними. В графе Ариане развилась в последние годы страсть к искусствам, в особенности к живописи, а жена его была такая замечательная музыкантша, что истинному художнику, подобному Бухарову, с ними проводить время было настоящим наслаждением.

Дружба их возрастала с каждым годом, но как зорко ни следил Бухаров, — в котором с годами все сильнее развивалась склонность к мистицизму, — за образом жизни, занятиями и разговорами графини, он никогда не находил в них ни намека на былые проявления неведомых сил и таинственных явлений, ее окружавших.

Она даже не любила разговоров о чем-либо отвлеченном, выходящем из обыденного и вполне реального; но, что окончательно было странно и приводило всех, знавших прежде графиню, в изумление, это было непритворное, искреннее, полнейшее забвение ею того, что она так горячо прежде отстаивала. Она не только забыла свои «сны», все касавшееся ее волшебных путешествий, «Приют мира» или уроки Кассиния, — она утратила воспоминание о нем самом! Благо, не оставалось у нее ничего, существенно его напоминавшего; ее тетради, дневники, самый медальон, — талисман, данный ей Белым братом, — все было уничтожено пожаром, все исчезло в этом кризисе ее жизни. Она в общих чертах сохранила впечатление, что в детстве и ранней юности была большой фантазеркой и мечтательницей; чуть ли не ясновидящим, истерическим субъектом, подверженным всяким галлюцинациям. Она стыдилась этих, — «милостью Божией исчезнувших» — болезненных явлений; радовалась, что и памяти об этом ни у кого не осталось, что она порвала навсегда с той местностью и людьми, где могли еще помнить «об этих безумиях».

Муж ее, зная, как неприятны ей напоминания о прошлом, никогда ей не говорил о нем; он просил и Бухаровых, и всех, которые могли что-либо слышать о «болезненном детстве» Майи, не спрашивать ее и никогда не напоминать о нем, в особенности быть осторожными при детях их.

Раз только, оставшись наедине с графиней на балконе их деревенского дома, Бухаров, долго задумчиво глядя на ясное и красивое лицо ее, спросил:

— Скажите, Марья Францевна, вы не помните, что именно вам представлялось во время вашей болезни, — когда мы с вами приехали в Петербург после похорон вашего батюшки?.. Простите меня, что я вам напоминаю такое тяжкое время, но, право, ваш бред был так последователен, так интересен, что я давно хотел спросить вас… Не вспомните ли вы, — с кем вы вели такие продолжительные беседы?

Майя посмотрела на него большими глазами, вся вспыхнув от волнения, но взгляд ее был прям, без признаков смущения, и только слегка удивлен.

— Нет! — возразила она, отрицательно повертев головой. — А что же я говорила в бреду? Скажите!

— Вы много беседовали с кем-то… С каким-то Кассинием… Вы его упрашивали не оставлять вас в свете… Не лишать вас возможности снова увидеть какой-то «Приют мира»… Вы все просили «Белых братьев и сестер»… научить вас читать в какой-то «книге земного бытия»… Вы уверяли их, что не хотите земного счастия, а желаете себя обречь на служение миру, на ознакомление людей «с таинствами бытия»… Вы не вспоминаете?

Опять медленное, сознательное отрицание головой, — любопытствующий взгляд и вопрос:

— Ну?.. А мне что же отвечали эти белые люди?

Бухаров засмеялся.