Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось

Была еще одна достопримечательность той поры — студии с сатирическим уклоном. Нельзя сказать, что из них можно было составить пышный колючий букет, но все-таки институтские комитеты комсомола с благословения райкома и горкома открывали им «визу». В памяти осталась эстрадная студия МГУ «Наш дом» с Марком Розовским, Альбертом Аксельродом и Ильей Рутбергом, в Первом медицинском — «ВТЭК», там был Аркадий Арканов (возможно, Майя Кристалинская бывала на спектаклях студии, для этого у нее были все основания…).

Сатира — дело тонкое, ее следует держать в узде, чтобы не понесла, как мустанг, сметая все со своего пути. В этом идеологические органы заметно преуспели. С этим был согласен даже Аркадий Исаакович Райкин, которому пробить брешь в толще запретов стоило жизни. (А ведь казалось, куда как просто — высмеивай все то, что, на твой взгляд, достойно осмеяния — ведь первый идеолог партии товарищ Жданов громогласно подтвердил еще в сороковых: «Нам Гоголи и Щедрины нужны». А они, как мы знаем, не любили ласково зубоскалить.) «В эстрадном искусстве, живом и злободневном, очень важны настоящая принципиальность, ПАРТИЙНАЯ непримиримость ко всему, что мешает нам жить, горячая любовь, что движет жизнь вперед». Первый сатирик страны высказал это в конце пятидесятых в «Московской правде». В МАИ загорелся «экран» «Телевизора», было это в еще дотелевизионную эпоху, но будем считать, что проницательные студенты-авиаторы предвосхитили «Голубые огоньки» с их сатирическими интермедиями — Мирова и Новицкого, Тимошенко и Березина, Шурова и Рыкунина и конечно же «самого» Аркадия Райкина. Сегодня в новогодних «Голубых огоньках» — уже другая сатира — с прошлой их роднит только название. Что ж, каков стиль жизни, таков и стиль сатиры. Как точно сказала одна хорошо известная актриса из этого цеха, сегодня темы сатиры — секс и политика. Точнее не скажешь…

А у «Телевизора» были две темы — международной политики, это когда следовало поносить Дядюшку Сэма и зарвавшихся американских империалистов, и студенческая. Первая была на злобу дня и вменялась сверху, вторая — студенческая, ее изобретали низы. На сцене происходило следующее (цитирую по зарисовке очевидца):

«За столом нервничает экзаменатор. Томная девица с равнодушным скучающим лицом проваливается: невозмутимо молчит на все вопросы.

— Извините, — жалобно стонет экзаменатор, — я вынужден вам поставить двойку…

Но тут появляется подобострастный чинуша и шепотом сообщает, что девица — дочь профессора Н.

Разыгрывается сцена, похожая на события чеховского «Хамелеона».

Профессор хочет «наказать» девушку, которая все так же равнодушно смотрит на него, он уже раскрыл зачетку, приветливо улыбнулся ей… но оказалось, что перед ним — дочь профессора другого института!»

Такая вот сатира из студенческой жизни с примесью вполне реальной и неистребимой коллизии из жизни любого народа. То, что в доперестроечной стране на русском языке называлось «блатом» и было расхожим словом нашего лексикона.

Но «Телевизор» оказался не единственным достоянием института, хотя и искрился студенческим остроумием, мог бы даже соперничать с КВН, если бы тот уже существовал. У «Телевизора» оказался соперник более реальный, он собирал полный клубный зал, неся старую, утвержденную веками музыкальную форму, облюбованную человечеством и пополненную новым содержанием, отфильтрованным нашей эпохой. Это был хор, причем не один, а несколько. Диву даешься — вот в таком институте, как авиационный, хоры были чуть ли не на каждом факультете, и можно даже предположить, что на приемных экзаменах мог быть задан вопрос по голосоведению. И не ответивших на него в институт не брали…

Но хоры были не только рассыпаны по факультетам как знак человеческой привязанности к музыке, они еще соперничали друг с другом, причем вполне корректно, и хор на хор стенкой не ходил. Щедрый на поощрение талантов, МАИ ежегодно устраивал смотры, выводя на плац — клубную сцену — полки: хоровые коллективы. В жюри входили строгие ценители этого вида искусства, и уж не дилетанты из МАИ, а приглашенные профессионалы.

На сцене перед хором стояла невысокая светленькая девушка, чьи руки мастерски управляли голосами доброй сотни выстроившегося на сцене этого замечательного братства, знаменующего человеческое единение. Девушку звали Рина — и не в честь известной киноактрисы и мастера детской имитации Рины Зеленой, а просто упрощая в экзотическое и ласково-уменьшительное имя Ирина.

Она была миловидна, женственна, но вот мягкость девичьих движений сочеталась в ней с упругостью жеста дирижера. Была Рина предана музыке с шести лет, когда необычного ребенка, завороженно слушавшего музыку — от детских песенок до серенады Моцарта и концертов Вивальди, родители определили в детский хор Владислава Соколова, педагога и хормейстера, известного всей детсадовской и школьной Москве.