Майя Плисецкая. Богиня русского балета

– Я встану в проходе, в конце зала, – сказал он, – в белом свитере. Меня подсветят карманным фонариком. Я буду вам подсказывать… Вот так… Понимаете меня?..

«Меня иногда спрашивают, какой спектакль в моей жизни был самый необычный. Вот этот и был. “Болеро” в Брюсселе с сокрытым от публики суфлером в дальнем проходе, подсвеченным пучком света снизу. С суфлером, облаченным в белый свитер. С суфлером, которым был Бежар. Каждый равелевский отыгрыш, пружинясь на плие, я впивалась глазами в освещенное в конце зала пятно, намеком указывавшее, словно регулировщик дорожного движения, куда мне двигаться дальше. Рука по-кошачьи обволокла ухо – следующая ”Кошка”. Руки, взлетевшие в чардаше, – теперь ”Венгерка”. Руки, плетущие орнамент танца живота, – ”Самбо”…

Майя Плисецкая в балете «Болеро». 1970-е гг. Фотограф – Валерий Арутюнов

Я не сбилась, не заплутала. Суфлер знал балет. Хорошо знал. Мой остолбенелый взгляд, ждущий подсказки, придал ритуальность, молитвенность моей пластике. Это понравилось.

Второй спектакль я вела сама. Стресс от первого заставил мою память принять и усвоить все обилие информации. Подсказки более не требовалось. А манеру я сохранила. Точнее, отсутствие ее. Лишь исступленное моленье. Отстраненность» («Я, Майя Плисецкая»).

Дальше последовали съемки. Хореограф подобрел к балерине, поверил в нее. И когда при прощании Плисецкая призналась Бежару, что хотела бы сотрудничать с ним и в дальнейшем, он расположенно ответил:

– Что ж, предложите тему. Я согласен.

«Я танцевала и снималась в “Болеро” в ноябре. Третий спектакль – в день своего рождения. Мне исполнилось пятьдесят, – с гордостью напишет Плисецкая. – Станцевать шестнадцатиминутный балет одной, на столе, босиком, без мига передышки (мужчины аккомпанируют солистке на полу, вокруг стола), все прибавляя и прибавляя накал энергии – надо соответствовать могучему крещендо Равеля, – мое гордое достижение».

В 1978-м Плисецкая исполнила «Болеро» на своем творческом вечере в Большом. Вечер был посвящен 35-летию ее работы в театре. Превозмогая сопротивление директора театра Георгия Иванова, не желавшего включать этот номер в программу вечера, Майя Михайловна нашла возможность заручиться поддержкой самого Л.И. Брежнева, руководителя государства.

– Этот разнузданный порнографический балет модерниста Бежара со сцены Большого театра показывать публике нельзя, – приводил директор свои возмущенные аргументы. – Полуголая женщина на столе и мужики-ротозеи вокруг. Стриптиз какой-то! «Болеро» для «Фоли Бержера» и «Мулен Ружа», но никак не для Большого. Пока я директор, я не дам осквернить наш храм искусства.

Но пока примой в Большом оставалась Плисецкая, свои возмущения любой директор мог оставить при себе.

Впрочем, некоторое время спустя балерина называла другого виновника противодействия бежаровскому шедевру.

– Как вы думаете, кто мешал вам выпустить «Болеро» на сцену Большого театра? – спросил однажды танцовщик Валерий Лагунов у Майи Михайловны.

– К моему сожалению, получилось так, что «Болеро» в моем исполнении одним из первых увидел Юрий Григорович в 1976 году в Париже, на празднике газеты «Юманите». Он подошел ко мне, чтобы поздравить после выступления. Я видела, как он побледнел на моих глазах, и поняла, что «Болеро» московский зритель не увидит никогда…

«Теперь это называется танцем», «Никогда не понимала, почему это балет» – такие и подобные высказывания о бежаровском «Болеро» можно встретить и ныне. Возразить на это нечем. Балет – это красота движений, как правило, сложных; это танец, исполненный смысла. Его не заменить пантомимой, топтанием на одном месте; для балета мало пластики рук, пусть даже и гениальной, и конечно, для него недостаточно одного «накала энергии».

В бежаровском «Болеро», его стилистике, несомненно есть что-то жутковатое. Не случайно советский физик Петр Леонидович Капица, посмотрев этот танец в исполнении Майи Плисецкой, произнес:

– В Средние века вас бы сожгли!

Майя Михайловна спорить не стала…

Как пересекается с этой фразой знаменитого ученого стихотворение поэта-фронтовика Михаила Дудина «Слушая Равеля»!

Поет сиреною свирель,
И дьявол надевает схиму,
И сам божественный Равель
Наводит смерть на Хиросиму.

Конец чудовищной игры

Ломает старые размеры.
И душит души и миры
Потусторонний запах серы.

Была ли известна балерине эта немалозначащая деталь? Радиомаяки, по которым в конце Второй мировой летчики США прокладывали к Хиросиме курс самолета со смертельным грузом на борту, передавали «Болеро» Равеля… Эта музыка стала наводкой, своеобразными позывными, по которым на японский город и его ни в чем не повинных жителей была сброшена первая атомная бомба. Значительная часть Хиросимы оказалась разрушенной, взрывом убило 70 тысяч человек, еще 60 тысяч погибли от лучевой болезни, ожогов и ранений. За первые полгода после бомбардировки умерли 140 тысяч человек…