Майк Науменко. Бегство из зоопарка

Период 1985–1986 годов оказался переломным для советского рок-андеграунда. Многое по-прежнему было нельзя, и запретительных списков никто не отменял. К примеру, музыканты «Наутилуса Помпилиуса» лихорадочно звонили Александру Агееву — с просьбой не распространять песню «Скованные одной цепью». Мол, у них на Урале по поводу этого кормильцевского текста поднялся «страшный стрем». Но было уже поздно. Магнитофонные писатели Москвы и Питера продавали новый альбом «Разлука» целиком, без какой-либо цензуры или идеологических купюр.

Первые ласточки горбачевской перестройки уже порхали повсюду. В том же Свердловске начал активно функционировать рок-клуб, в Москве открылась рок-лаборатория. В кабинетах Кремля готовились разрешительные документы для гастролей Карлоса Сантаны, Билли Джоэла и других американских музыкантов. В Ленинграде состоялось совместное выступление Науменко, Цоя и Гребенщикова в Доме Кино, а телевизионщики уже вовсю снимали пилотные выпуски передачи «Музыкальный ринг».

Была еще одна хорошая новость — во всесоюзный эфир прорвался молодой питерский бит-квартет «Секрет» с композициями «Буги-вуги каждый день» и «Мажорный рок-н-ролл». Опекаемые неугомонным Панкером студенты театрального института превратили легкомысленные майковские песенки в хлесткие танцевальные номера. К сожалению, фамилия автора этих хитов упоминалась не всегда, и Майк периодически объяснял на квартирниках, что эти композиции, показанные в телепрограмме «Утренняя почта», написал именно он.

Науменко терпеливо рассказывал слушателям, что ребята из «Секрета» — отличные парни, и вообще все они — большие друзья. Несколько раз лидер «Зоопарка» выходил на сцену ленинградского рок-клуба вместе с музыкантами «Секрета», чтобы исполнить одну из своих композиций.

Акустический джем Майка и Юрия Наумова в Новосибирске, 1984

Фото из архива Юрия Наумова

«Мы тогда приятельствовали с Майком и захотели на лауреатском концерте сделать его песню „Лето“, — вспоминал барабанщик „Секрета“ Алексей Мурашов. — Автор вышел, и зал закричал так, как будто гол забили».

Поскольку постоянного состава у «Зоопарка» в тот период не было, Майк переключился на многочисленные квартирники. Несколько акустических концертов ему организовывал Павел Краев — в частности, вышеупомянутый сейшн на Петроградской стороне, в одной компании с Цоем и Каспаряном.

«Майк был человеком небогатым, — рассказывал Краев. — И квартирники для него были важным подспорьем. Но он ни разу не звонил мне и не говорил — давай, мол, квартирник сделаем, а то денег нет. В отличие, скажем, от Цоя и даже Башлачёва — те частенько просили подработать. А у Науменко был какой-то чистый интерес. Мне всегда казалось, что главным для него было — оставаться художником внутри себя. Он был хранителем традиций — и жизненных, и музыкальных. Майк старался не зависеть от окружающей среды, и весь мир был в нем, как у йогов».

Крайне важным ключом для дешифровки творчества Майка оказались воспоминания лидера новосибирской группы «Проходной двор» Юрия Наумова. Так случилось, что в конце восьмидесятых мне доводилось устраивать ему несколько квартирников. И тогда, и позднее Наумов с огромным пиететом относился к песням Майка. Даже спустя много лет во время нашего интервью достаточно было включить диктофон, чтобы зафиксировать его мощный и, к сожалению, пессимистичный монолог. Вопросы в этом случае оказались совершенно не нужны.

Пит Колупаев, 1985

Фото из архива Пита Колупаева

«Впервые приехав к Майку, и увидев, как он живет, я столкнулся с реальным приговором русскому року, — признавался Наумов. — Стало понятно, что это искусство здесь обречено, у него нет никаких шансов и на этой стране можно ставить крест. Дело в том, что на фоне других артистов Науменко транслировал обреченного гения. Будучи глубоким художником, он, к сожалению, не пестовал этого отношения в слушателях, которых призывал на свои концерты и в итоге делал ставку на какие-то другие вибрации. Поэтому на квартирниках постоянно слышались какие-то непонятные выкрики. Часть псевдодрузей провоцировали Майка на то, чтобы он проявлял некое чувство юмора и кураж, и меня это сильно коробило. Это было не столько ощущение очарованности и упоения от причастности, сколько конкретный момент очень сильной досады».