Майкл Джексон (1958-2009). Жизнь короля

Когда мыс фотографом Джоном Уайманом подъехали к кованым железным воротам поместья Джексонов, они были открыты. Но Джон все равно нажал на кнопку звонка — мы были наслышаны о злобных псах, охранявших территорию, и не хотели испытывать судьбу. Электронная камера, установленная на высоченном столбе, повернулась к нам. Наше изображение проецировалось, как мы позже узнали, на телеэкран на кухне хозяев.

«Вы можете войти», — произнес мужской голос.

Мы въехали на круговую подъездную дорогу, заставленную «Кадиллаками», «Роллс-Ройсами», «Мерседесами» и лимузинами прочих марок. Три сторожевых пса рвались с привязи, бегая на цепи вдоль забора в конце дороги. Их разъяренный лай контрастировал с хриплыми криками трех больших павлинов — один из них был полностью белый, — сидящих в клетках. Эти звуки напоминали то ли детский плач, то ли кошачье мяуканье. Мы решили подождать в машине.

Оглянувшись, я увидел самодельный указательный знак с надписью «Бульвар «Пятерки Джексонов», прибитый к стволу дерева. Слева от него была баскетбольная площадка. Из четырех окон двухэтажного дома на нас равнодушно уставились четыре лица — Майкл, ЛаТойя, Рэнди и их мать Кэтрин прильнули к оконным стеклам, напоминая группу заключенных.

Пути назад не было, нужно было действовать; мы вышли из машины и направились к парадной двери. Я позвонил. Дверь открыла 22-летняя ЛаТойя в белом теннисном костюме. Когда через несколько секунд показался Майкл, она извинилась, вышла на дорогу, прыгнула в красный спортивный «Мерседес» с откидным верхом и умчалась.

«Рад, что вы все-таки добрались», — сказал Майкл и пожал мне руку.

На нем была желтая футболка с надписью «Челюсти», черные джинсы и шляпа для сафари, из-под которой во все стороны торчала копна жестких кудрявых волос. Он был бос и, как мне показалось, выглядел болезненно худым. Он говорил своим необычным фальцетом, шепотком, который, по-моему, звучат еще тише, чем во время нашей последней беседы. Ровно через неделю ему исполнилось 20 лет.

Майкл провел нас в гостиную. Огромный желто-зеленый попугай восседал на насесте за стеклом и щелкал земляные орехи. Из-за другого стекла на нас с опаской взирал красно-сине-желтый какаду. Когда мы сели, он издал пронзительный крик. Я вдруг почувствовал себя в зоопарке. «Почему ты не угощаешь гостей лимонадом?» — спросила сына Кэтрин, войдя в комнату. Я заметил, что при ходьбе она немного хромала из-за перенесенного в детстве полиомиелита. Иногда это было заметно чуть сильнее.

«О, простите», — пробормотал Майкл. Он побежал на кухню, дав мне возможность поговорить один на один с его 49-летней матерью, пока фотограф устанавливал оборудование.

Дом, в котором они жили с 1971 года, был выкрашен в бледно-желтый, светло-зеленый и белый тона, отражавшие добрую натуру Кэтрин. Казалось, общительная, дружелюбная, она излучает свет вокруг себя. Сказала, что сама занималась отделкой дома, — женщина дала понять, что относится к людям, которые сами обустраивают свое жилье. Она упомянула, что любимые блюда Майкла — горячий яблочный пирог и пирожки со сладким картофелем.

«Вот только сейчас я никак не могу заставить его съесть хоть что-нибудь, бесполезно, сколько ни пытайся, — пожала она плечами. — Я все еще надеюсь, что он ест хотя бы, когда проголодается, но, кажется, ему вообще не свойственно чувство голода. Видели, какой он худой? Это меня очень беспокоит».

Я оглядел дорогую мебель. «Последние годы у вас все налаживается, не так ли? — спросил я Кэтрин. — Это, наверное, лучшие годы в вашей жизни?» — «Да нет, — ответила она задумчиво. — Лучшие годы были, когда Майклу исполнилось три и мы с ним пели народные песни. Видите ли, я всегда мечтала быть звездой кантри, но разве можно было представить себе такого чернокожего исполнителя в те годы? Все те же расовые предрассудки. В общем, у мальчиков была одна спальня с трехъярусной кроватью.

И перед сном мы все вместе пели. В то время мы были так счастливы. Я бы всю жизнь отдала за то, чтобы вернуться в Гэри хоть на один день; тогда все было намного проще. Когда мы только переехали в Калифорнию, я каждый день говорила себе: «Как бы я хотела, чтобы все было по-прежнему, как в Гэри». Но прошлого не вернуть», — добавила она с грустью.

Майкл вернулся в комнату с двумя стаканами лимонада. Он протянул один мне, другой — фотографу, а сам уселся в кресло, скрестив ноги. Кэтрин попрощалась с нами и ушла.

На протяжении всего интервью, которое длилось 2 часа, Майкл высказывал свое мнение по разным вопросам.

—  Я не слишком разбираюсь в политике, — признался он. — Не знаю почти ничего. Кто-то мне недавно сказал, что Джеральд Форд был президентом.

Он рассмеялся своим звонким серебристым смехом; в тот день у него было хорошее настроение, тогда он еще не был той застенчивой суперзвездой, отшельником, каким станет впоследствии. Я рассмеялся вместе с ним, думая, что он шутит. Но он не шутил.

—  Помню, он был вице-президентом, — продолжал задумчиво Майкл. — Но вот президентом... — Он беспомощно пожал плечами: — Не знал.