Майлз Уоллингфорд

Я поискал судно там, куда смотрел топ мачты, и в той стороне, где я в последний раз видел его, — но тщетно. Я подумал, что за ночь плот развернулся, и медленно обвел глазами всю линию горизонта — нигде ничего. «Рассвет» затонул ночью, да так тихо, что я и не заметил! Я содрогнулся при мысли о том, что сталось бы со мной, если бы я пробудился от сна временного только для того, чтобы испытать предсмертную агонию и погрузиться в сон вечный. Не могу описать, какое чувство охватило меня, когда я огляделся и увидел, что плыву посреди океана на маленьком помосте площадью десять квадратных футов, возвышающемся над поверхностью воды меньше, чем на два фута. Только теперь я ощутил всю хрупкость моего положения и постиг все его опасности. Прежде судно как будто заслоняло их от меня, в его соседстве я как бы находил защиту. Но теперь мне открылась вся правда. Даже умеренный ветер может поднять волну, которая обрушится на помост и непременно сметет все на своем пути. Мачты, правда, обладали особой легкостью, они никогда не пошли бы ко дну, разве только со временем, когда насквозь пропитаются водой и обрастут ракушками; с другой стороны, они вовсе не обладали плавучестью судна и не могли подняться над стихией настолько, чтобы увернуться от бурунов.

Это были отнюдь не утешительные размышления; они тяжелым бременем лежали на моей душе даже на утренней молитве. Отправив, как мог старательно, эту каждодневную обязанность, я немного подкрепился, впрочем без особого аппетита. Затем я получше разместил на плоту свои пожитки, оснастил и поставил мачту, поднял парус как сигнал для судна, которое могло появиться неподалеку. Я надеялся, что вскоре подует ветер, и не обманулся в своих ожиданиях — около девяти подул умеренный норд-вест. Этот ветер принес мне несказанное облегчение. Он освежил мое тело, изнывавшее от летнего зноя — солнце нещадно палило над бескрайней водной пустыней, — и оживил картину, которая иначе была бы удручающе монотонной. Этот ветер подул мне прямо в лицо, так как я установил свою мачту на прежней фок-мачте, принайтовил к основанию топа, который теперь стоял вертикально, и прикрепил ее к топу и юферсам; весь такелаж стеньги остался на месте, как тогда, когда она вертикально стояла на судне, хотя теперь она плавала в воде. Сломанную часть фок-мачты я приспособил под водорез, и, конечно, мне пришлось сделать поворот через фордевинд, чтобы хоть немного набрать ход. На один этот маневр у меня ушло четверть часа — мои брасы, галсы и шкоты не особенно хорошо работали. Однако за это время мне удалось развернуться и обрасопить мой единственный рей.

ГЛАВА ХХIII

Они уставились взорами друг на друга, глаза их выражали полное изумление, само молчание их было красноречиво, выражение лиц заменяло слова; они казались людьми, услыхавшими об искуплении или разрушении целого мира. Удивление их все росло, но со стороны, не зная причин его, нельзя было сказать, что волнует их — радость или горе. Во всяком случае, то, что они узнали, было чрезмерной важности.

Шекспир. Зимняя сказкаnote 136

Когда плот стал по ветру и ветер посвежел, я смог уяснить себе возможности моего нового плавучего средства. Бом-брамсель был большой и держался хорошо. Я взял с собой лаглинь, квадрант, грифельную доску и стал подумывать о том, чтобы вести счисление пройденного пути. Я полагал, что судно, когда настал штиль, находилось в двухстах милях от земли, как я знал доподлинно, на широте 48°37". Лаглинь все утро показывал, что плот шел со скоростью пол-узла, и если бы мне удалось при этой скорости в течение пятнадцати — шестнадцати дней держаться прямого курса, я мог даже надеяться, что достигну земли. Однако я не позволял себе возлагать надежды на такое чудо; впрочем, если бы я попал в полосу западных ветров, это могло бы случиться. Отрубив два рея или развернув их вдоль плота, параллельно его ходу, я мог бы удвоить скорость движения, и я стал всерьез подумывать о таком решительном шаге. Мне не хотелось обрубать реи, ибо главным образом за счет них я держался на поверхности. Выбрав топенант, я придал им более наклонное положение и в некоторой степени уменьшил их противодействие ветру. Мне показалось, что только благодаря этой мере я прибавил ходу на пол-узла. Все же это было мучительно — за целый час пройти меньше мили, когда оставалось преодолеть двести, да еще океан постоянно грозил бедой!