Майлз Уоллингфорд

— Мы только что узнали о вашем приезде, капитан Уоллингфорд, — начал полковник — все нью-йоркские редакторы определенного калибра, кажется, ex officio принадлежат к этому мелодраматическому званию, — и нам не терпится сделать все от нас зависящее, чтобы вы были, так сказать, rectus in curianote 147 в глазах нации. Ваша история глубоко взволновала нас несколько месяцев назад, и общественное сознание, надо полагать, готово к тому, чтобы узнать всю правду, и с удовольствием ждет новых подробностей. Если вы будете так любезны и вкратце изложите вашу историю, сэр, — он преспокойно вынул чернила, перо, бумагу и приготовился писать, — я обещаю вам, что ваш рассказ появится в завтрашнем номере «Фримэна», изложенный в таком духе, что вы останетесь довольны. Шапка уже готова, и, если позволите, я прежде всего зачитаю ее вам. Затем, не дожидаясь никаких знаков одобрения или недовольства с моей стороны, полковник принялся читать то, что он назвал «шапкой»:

— «Недавно в Филадельфию, пассажиром на „Скейлкилле“, прибыл наш уважаемый соотечественник капитан Майлз Уоллингфорд. (В 1804 году еще не всех называли эсквайрами, даже сами издатели еще не присвоили себе сей титул вежливости ех officio.) Мы уже рассказывали читателю о злоключениях этого джентльмена. Из его уст мы услышали следующий рассказ о том, каким отвратительным и противозаконным образом обошлись с ним на английском военном корабле, называемом «Быстрый», под командой дворянского отпрыска, именуемого лорд… — я оставил место для имени, — рассказ, способный возбудить в душе каждого честного американца чувство ужаса и негодования против этого нового проявления британского вероломства и британской наглости в открытом море. Ниже вы прочтете, как, не удовлетворившись насильственной вербовкой всей команды и дурным обращением с нею, этот отпрыск аристократического рода нарушил все пункты договора между двумя странами в отношении самого капитана Уоллингфорда и попрал все законы чести; одним словом, пренебрег всеми заповедями Божиими. Мы думаем, что не найдется такого человека или группы людей, которая станет защищать подобное возмутительное поведение; и что даже приспешники Англии, состоящие на службе в органах федеральной печати нашей страны, не замедлят присоединиться к нам теперь в осуждении британской агрессии и британского узурпаторства». Ну вот, сэр, надеюсь, вам понравилось.

— Это несколько expartenote 148, полковник, ибо у меня столько же оснований жаловаться на английскую, сколько на французскую агрессию; мое судно было захвачено дважды, один раз — английским фрегатом, а другой раз — французским капером. Если уж что-то рассказывать, то я предпочел бы рассказать все без утайки.

— Разумеется, сэр; мы хотим описать все гнусности, которые совершили эти бессовестные англичане.

— Я полагаю, что, захватив мое судно, английский капитан действительно совершил недопустимый поступок по отношению ко мне, что и явилось причиной моего разорения.

— Подождите, сэр, не так быстро, — прервал меня полковник Уорблер и принялся скоро и усердно записывать. — «… и тем самым довел до разорения этого трудолюбивого и честного человека»; замечательная фраза получилась. Итак, сэр, продолжайте.

— Однако я не могу пожаловаться на дурное обращение со мной лично; и действия французов ничем не отличались от действий англичан, а может быть, были еще более отвратительными, — едва я избавился от английской призовой команды, как нас захватил «француз» и не дал нам найти пристанище и нанять новую команду во Франции.

Полковник Уорблер выслушал меня с холодным безразличием. Против французов он не собирался написать ни строчки, принадлежа к весьма многочисленной породе распространителей новостей, которые воображают, будто их высокое призвание в том и состоит, чтобы рассказывать о любом событии ровно столько, сколько сами они считают нужным. Видя нежелание моего гостя обнародовать важные факты, я еще более настойчиво указал ему на ущерб, который причинили мне французы; но старался я напрасно. На следующее утро в «Репабликэн Фримэн» появился такой отчет о событиях, который в точности соответствовал направленности этой независимой и смелой газеты; в нем не было ни слова о французском капере, а рассказ о действиях английского фрегата был приукрашен разнообразными фактами и выражениями, которые полковник Уорблер, должно быть, почерпнул из своего обширного запаса заезженных фраз и приемов — я таких слов не произносил.

Едва только я отделался от общества этого джентльмена — а расстались мы вскоре после того, как он обнаружил, что я настойчиво стремлюсь привлечь его внимание к неправомерным действиям французов, — мы с Марблом покинули пансион, собираясь, как и договорились, прогуляться по Бродвею и посмотреть на произведенные временем перемены. Мы едва прошли один квартал, как вдруг кто-то тронул меня за рукав; обернувшись, я увидел совершенно незнакомого мне человека с напряженно-восторженным выражением лица; он бежал и весьма запыхался.