Майндсайт. Новая наука личной трансформации

В этой книге я использую общий термин «мозг», чтобы объединить все удивительно сложные процессы в нашем теле: переплетения химической среды с нервной тканью, расположенной у нас в голове. Я имею в виду тот самый мозг, который одновременно формирует наше сознание и который формируется нашим сознанием. Тот самый мозг, являющийся одной из вершин треугольника благополучия, имеет огромное значение для майндсайта. Я рассматриваю мозг как функционирующую в теле систему, не ограниченную черепом, в который он заключен. Такой подход поможет нам действительно разобраться в замысловатых связях мозга, сознания и наших отношений с другими. Мы также сможем использовать потенциал нейропластичности, чтобы «отремонтировать» поврежденные соединения и создать новые паттерны, которые позволят нам получать больше удовольствия от нашей повседневной жизни.

3 Покидая «эфирный купол» Где находится сознание?

Когда мы утрачиваем способность наблюдать за своим сознанием, наша жизнь тускнеет. Оказываясь в культуре, где нет места майндсайту, мы «застреваем» в физической сфере и не видим внутреннюю реальность нашей жизни. Если лидеры этой культуры лишены способности анализировать свое сознание, то молодые люди, растущие в таких условиях, будут находиться в мире, в котором слепой водит слепца. В этой главе я хотел бы поделиться с вами опытом студента, попавшего в подобный мир. Это история о том, как я познакомился с культурой современной медицины.

Я впервые посетил Гарвардскую медицинскую школу серым и холодным зимним днем. Для молодого человека из Южной Калифорнии эта мрачность только добавляла авторитетности огромным каменным зданиям. Строгий и требовательный, Гарвард представлялся мне высокой горой, которую хотелось покорить.

Первые два года обучения мне то и дело объявляли выговоры за одну особенность: я тратил время на изучение жизненных историй пациентов и во время разговоров с ними интересовался их чувствами. Я помню один отчет, который составил для моей наставницы по клинической практике. Шестнадцатилетний подросток афроамериканского происхождения находился в глубокой депрессии из-за диагноза «серповидноклеточная анемия»[17]. Беседуя с ним, я выяснил, что четыре года назад его старший брат с тем же самым диагнозом умер после долгой и мучительной болезни. Почему-то никто не объяснил моему пациенту, что его перспективы были гораздо оптимистичнее, потому что диагноз ему поставили раньше, чем брату, к тому же методы лечения с тех пор успели усовершенствовать. Вместе мы смогли описать словами пережитые его братом ужасы, которые все еще стояли перед глазами у моего пациента. Мы создали более обнадеживающую картину его перспектив.

Моя наставница была специалистом по заболеваниям желудочно-кишечного тракта. «Дэниел, – сказала она, наклонив голову набок, как будто разговаривая c растерянным человеком, – ты хочешь стать психиатром?»

«Нет, – ответил я. – Я еще только на втором курсе и понятия не имею, кем хочу стать». На самом деле я подумывал о том, чтобы пойти в педиатрию, потому что мне нравилось работать с детьми, но я не собирался сообщать ей об этом.

«Дэниел, – сказала она, наклонив голову в другую сторону, – может быть, твой отец психиатр?»

«Нет, – возразил я, – он инженер».

Но и этот ответ, казалось, ее не удовлетворил: «Знаешь, все эти вопросы, которые ты задаешь пациентам о том, что они чувствуют, об их жизни, – это ведь удел сотрудников социальной службы, а не врачей. Если тебе хочется спрашивать об этом людей, почему бы просто не стать сотрудником социальной службы? Если ты хочешь быть настоящим врачом, не отвлекайся от физиологии».

Моя наставница давала понять, что ей были интересны только результаты осмотра пациента, но на самом деле она также старалась навязать мне мировоззрение, и в этом была не одинока. В то время вся медицинская система строилась почти исключительно на фактах и болезнях. Возможно, таким образом мои учителя справлялись с непосильными эмоциями от того, что каждый день сталкивались с болезнью и смертью и временами чувствовали себя бессильными, некомпетентными или не контролирующими ситуацию. Но мне их методы представлялись безрассудными и неправильными. Чувства и мысли пациентов, их надежды, мечты и страхи, истории их жизни казались мне такими же реальными и важными, как их почки, печень или сердце. Однако в то время не было никого – и не было такой науки, – кто указал бы мне другой путь.

Чтобы выжить в те первые годы медицинского внушения, мне пришлось подыгрывать. Я был молод, и мне хотелось понравиться преподавателям, поэтому я старался влиться в систему. Я уверен, что были другие студенты и профессора, разделяющие мой подход, но я не мог их найти. Я даже попытался вступить в женскую организацию студентов-медиков, мотивируя это тем, что мне тоже были нужны гуманные ролевые модели, но мне сказали, что мужчины меняют динамику группы, и вежливо, но твердо попросили больше не приходить.