Майне либе Лизхен

Сигарета была давно выкурена. Ба уже начала опасаться, что пламенный монолог Германа Ивановича затянется до прихода Левушки и спасительный маневр с хлебом окажется бесполезным. Поэтому она начала обдумывать переход к эндшпилю, тем более что все необходимое она выяснила, и это ей не особенно понравилось. Но тут раздался звонок в дверь, и партия, о которой один из ее участников и не подозревал, была отложена. Но это пришел не Левушка, а Галина.

Ба и Герман Иванович были потрясены произошедшей с ней переменой. Во-первых, она была наряжена в длинное пестрое платье из непонятной ткани явно китайского производства. Платье неприятно поскрипывало и прилипало к телу, но соседи, никогда не видавшие Галину ни в чем, кроме бесформенных штанов или застиранных трико, были сражены наповал и рассыпались в комплиментах. Во-вторых, оказывается, с утра куда-то исчезавшая Галина посещала парикмахерскую, и теперь вместо неопределенного цвета куделек на ее голове красовалась радикальная стрижка. Длина великодушно оставленных мастером волос составляла не более сантиметра. Получившийся ежик был выкрашен в цвет спелой черешни и смотрелся совершенно отдельно от сияющей Галины, как будто на минутку присел ей на голову. Насчет прически Ба и Герман Иванович, не сговариваясь, предпочли промолчать, уж слишком большое впечатление она на них произвела. Но не тут-то было.

– Ну?! Как?! Чего молчите?! – волчком крутилась перед зеркалом Галина. – Обалдели? Думаете, ни х… себе бабулька подстриглась? Не хуже, чем, вон, у Лизаветы!

– Ничего такого мы не думаем, Галина Павловна, – с достоинством сообщил Герман Иванович, а Ба согласно кивнула.

– Вот и хрен вам, а не бабулька! – радовалась Галина. – Мне всего пятьдесят шесть! Мне на работе сертификат подарили в парикмахерскую! На три тыщи! Я еще два раза схожу! Уважают, бляха-муха, поняли?! А я ведь у них без году неделя работаю, то ли еще будет! То ли еще бу-удет, то ли еще бу-удет, то ли еще будет, ой-е-ей!!!

– Галина, – Ба взяла ликующую соседку под локоть, оторвала от зеркала и повернула к себе лицом; песня оборвалась на полуслове, – послушай. Ты выглядишь великолепно. На сорок восемь максимум. Правда, Герман Иванович?

Герман Иванович, так и не привыкший к такому откровенному вранью, только торопливо кивнул.

– Так вот, – решительно продолжала Ба, – мы с Германом Ивановичем тебе официально заявляем, что если ты еще раз употребишь хоть одно слово из твоих любимых – хоть одно, ты поняла? – ты отправишься домой вместе со своим замечательным платьем, своей непревзойденной стрижкой и будешь встречать Новый год наедине с телевизором. Учти: от него комплиментов не дождешься. А сюда еще Левушка и Алексей Николаевич придут. Они от тебя будут в восторге.

Подсластив таким образом пилюлю, Ба выжидательно посмотрела на сникшую Галину.

– И знаете еще что, Галина Павловна? – вдруг добавил расхрабрившийся Герман Иванович. – Я давно хотел вам сказать. Вы по вечерам у себя дома так выражаетесь… Просто уши, знаете ли, вянут. Порядочные женщины таких выражений не употребляют… в таком количестве. Елизавета Владимировна считает, что вы таким образом устраиваете себе психологическую разгрузку после напряженного трудового дня. Я мог бы это понять, если бы жил один. Но теперь у меня живет молодая девушка, и я не допущу, чтобы в ее присутствии… то есть в данный момент в ее отсутствие… но через стенку все равно слышно!

Запутавшись в аргументах, но не растеряв запала, Герман Иванович тоже уставился в упор на Галину, только, в отличие от Ба, с нескрываемым возмущением.

Опешившая от такого демарша всегда вежливого и даже робкого соседа, Галина, поерзав внутри своего скрипучего платья и одернув прилипучий подол, озадаченно снизу вверх посмотрела – но не на Германа Ивановича, а на Ба – и пообещала:

– Я постараюсь… Тогда можно проходить?

– Проходи, – великодушно разрешила Ба. – А про твои вечерние концерты мы потом поговорим. И потом, сама подумай – ты теперь у нас такая дама, красавица, ухоженная. На работе тебя, сама говоришь, уважают. Ты давай бросай свои подростковые привычки. Прямо с сегодняшнего дня.

В проеме незакрытых входных дверей уже давно стоял вернувшийся Левушка. Он давился от смеха, но понимал, что испортить своим вмешательством происходящее в прихожей действо не имеет права. За разговорами все забыли, что часовая стрелка подходит к одиннадцати, поэтому Левушка тут же был отправлен за Пустоваловым.