Майне либе Лизхен

Откуда-то из недр куртки Пустовалов вытащил… тряпичного ангела весьма странной наружности: худая встрепанная босоногая тетка в домашнем халате, крепко сжимающая в руке метлу, больше походила бы на ведьму, чем на ангела, если бы не расправленные за спиной крылья из ткани в клеточку – в тон халату.

– Это вам, – протянул он куклу Елизавете Владимировне. – А метла – чтобы неприятности отгонять. Как вы от нас всех отгоняете. Я у знакомой купил, для вас. Она к Рождеству делала. Ангелочков в кружавчиках у нее всех раскупили, а эта – осталась. Хотя она – самый настоящий ангел и есть, вам не кажется? Смотрите, целехонькая. Даже метла не сломалась. Чудеса!

Ба протянула руку, осторожно, как живую, взяла куклу, взглянула ей в лицо – блестящие глаза-пуговицы, вдруг показалось ей, смотрели вполне осмысленно, устало и немного печально, но, в общем, ободряюще. Такая уж у тетки-ангела работа. Ба молча кивнула Пустовалову и побыстрее вышла из комнаты, боясь расплакаться. Придя домой, она удостоверилась, что Левушки нет дома, уселась за стол, посадила ангела перед собой – и только тогда расплакалась от бессилия и отчаяния. Ей восемьдесят восемь лет, она старуха, слабая и никчемная, задержавшаяся на свете непонятно зачем, попавшая в совсем чужие, непонятные времена – где ей взять такую метлу, чтобы оградить всех близких и дорогих людей от неприятностей? Ей было жаль себя, избитого художника, оскорбленного в лучших чувствах Германа Ивановича, Левушку, глупого и ничего в жизни не понимающего – ей совсем немного осталось, а как он будет жить без нее? И еще было жаль Дом, обреченный на гибель – за что?! Тетка-ангел смотрела на Ба своими глазами-пуговицами и молчала. А что еще она могла сделать? На все эти вопросы не было ответа и у нее.

* * *

– Ну и погода сегодня! Конец света! Трамваи, как всегда, встали на Кольце – красота! – Левушка отряхивался от снега, дул на красные озябшие пальцы. – А ветрище! Прямо с ног сдувает! Вообще, думал, не дойду…

– Ты ужинать будешь? – Этот простой вопрос, прозвучавший вместо приличествующих случаю сочувственных охов и ахов, поставил Левушку в тупик.

Как?! Он замерз, у него руки вон красные от холода, он тащился пешком две последние остановки, мечтая побыстрее оказаться в тепле и пожаловаться Ба, так еще и дома его встречает небывало холодный прием? А кто будет его жалеть, подсовывать колючие шерстяные носки, ругать погоду, ворчать по поводу забытых дома варежек?! А главное, за что такая немилость? Он перестал радостно суетиться и внимательно посмотрел на Ба.

– Что случилось? Ведь случилось же что-то?

– С чего ты взял? – вопросом на вопрос ответила Ба. Она просто хотела выиграть время и не затевать ссору с порога, а Левушка, как всегда, немедленно догадался по ее интонации, что она недовольна. Что ж, тем хуже: если он такой тонкий и чувствительный, значит, он уж наверняка нарочно подсунул Герману Ивановичу эту распроклятую книгу с черепом на обложке и кровососущим Карлом Марксом внутри. Не мог не понимать – значит, сделал намеренно. А это гадко.

– Что – гадко? – изумился Левушка, вытаращив глаза на Ба. Оказывается, последнюю фразу она произнесла вслух. – Ты мне уже скажешь или нет?

– Зачем ты подарил Герману Ивановичу эту книгу про кладбища? – решила не откладывать неприятный разговор Ба, хотя обычно она предпочитала не затевать ссор на голодный Левушкин желудок. И по тому, как внук смутился и отвел глаза, поняла – нарочно. Для того и подарил, чтобы сделать гадость.

С минуту они стояли молча посреди прихожей. Они так давно не ссорились, что почти разучились это делать. После отъезда матери Левушка как-то враз оставил все свои вредности и капризы, свойственные переходному возрасту, будто повзрослел за несколько дней. Бабушка и внук понимали друг друга с полуслова, а чаще всего и слов не надо было, хватало взгляда, вздоха, интонации, чтобы понять – близкий и любимый человек чем-то расстроен или, наоборот, обрадован, хочет немедленно поделиться новостью или надеется, что его оставят в покое и не будут донимать расспросами. И что теперь? Ба была в растерянности. С одной стороны, полагалось объяснить Левушке всю низость его поступка, но с другой – он и сам отлично все понимает. О чем тогда говорить?

Ба повернулась и молча прошла в комнату, причем не в гостиную, а в свою. Это означало, что разговор она продолжать не желает по причине его всем понятной бесполезности. Но Левушка, потоптавшись и повздыхав, потащился вслед за ней. В комнате Ба уселась в кресло, Левушка – на диван. Еще помолчали.