Майор и волшебница

– С удовольствием, – сказал я, присаживаясь за столик, и подумал, может, шутливо, а может, и нет: убереги меня, господи, от такой жены! Которая, изволите ли видеть, знает на расстоянии, где я, что я, не исключено, и с кем я…

– Все ведь кончилось благополучно, я так понимаю? – спросила Линда, наливая мне кофе. – От тебя радостью, как электричеством, бьет…

– Отлично кончилось, – сказал я. – Там был серьезный народ, тирольские егеря, около тридцати. Половина сдалась, а половину… Ну, на то и война… – Я помолчал и осторожно спросил: – Линда, а тебя нисколечко не напрягает, что там были немцы?

Она открыто глянула мне в глаза:

– Нисколечко, Теодор. Это были не те немцы. Это были немцы, которые забыли, чему учил Бисмарк, и это именно они довели Германию до такого состояния. А я люблю Германию, и мне больно видеть, как она лежит в руинах…

Я ей, разумеется, и не сказал, что тут присутствует определенная нелогичность: ее родной отец, хотя и держался таких же взглядов (и внушил их дочке с детства), как раз давненько уже пребывает среди «не тех» немцев, нацистского орелика на кителе носит, воюет исправно… хотя, похоже, отвоевался…

Словно угадав мои мысли (хотя вот этого она точно не умела), Линда сказала:

– В конце концов, я не приносила никакой присяги, а значит, и нарушать было нечего. Знаешь, мне иногда трудновато жилось на свете. Ненавидела наци… и ничего не могла сделать. Слышала, что есть какое-то подполье, но как туда попасть? И зачем? Листовки украдкой клеить? Я видела как-то одну на стене, успела прочитать. Слова хорошие, правильные, но листовками войну не выиграешь…

Будь на моем месте какой-нибудь особо упертый замполит, он наверняка закипел бы, как самовар, долго упрекал бы Линду в идейной незрелости, поминал Тельмана, немецкие советские республики и все такое прочее. Но только не я. Время от времени мы между своих, с оглядочкой обсуждали примерно то же самое – еще с сорок первого года, когда вопреки иным довоенным заверениям доблестный немецкий пролетариат не перешел на нашу сторону и не сверг Гитлера с его бандой, вообще вел себя совершенно не так, как в изданном перед войной (в серии «Библиотечка командира») романе Шпанова «Первый удар». Куда только подевалось то, что так восхищало нас в нашу пионерскую юность: колонны тельмановцев в юнгштурмовках, песня «Роте фане» и все прочее? Германский пролетариат не восстал против нацистов, немецкие советские республики продержались считаные недели… Нет, где-то были настоящие, убежденные антифашисты, я с несколькими общался в Германии, но почему-то их оказалось очень уж мало, и крушить Гитлера пришлось нам с союзниками… Линда смешливо фыркнула:

– Знаешь, Теодор, я однажды все же один-единственный раз побыла партизанкой. Правда. К нам в институт приехал выступать очень важный нацистский бонза из министерства пропаганды, такую ерунду нес, как все они… Ну вот. Когда он уезжал, я подошла к окну, посмотрела на его машину и испортила. Напрочь. Как они ни бились, завести его роскошный лимузин не сумели, и он уехал на одной из машин свиты. Взбешенный – с третьего этажа было видно. Но только это, по большому счету, комариный укус. И вот мне впервые в жизни представилась возможность сделать что-то серьезное против них… Все ведь было серьезно, Теодор?

– Серьезнее некуда, – сказал я. – Благодаря тебе остались живы девять отличных парней, и, скажу по секрету, перед ними стояла крайне серьезная задача… И приятные новости для тебя есть. Полностью готов план, как тебя легализовать, что ли. Стопроцентной гарантии дать не могу, но шансы огромные, верно тебе говорю…

– Правда, Теодор? – Ее лицо сияло радостью. – И я смогу быть с тобой в каком-то совершенно легальном качестве?

– Постараюсь изо всех сил, – сказал я и встал. – А сейчас извини, дела служебные зовут… Должна понимать, офицерская дочка.

– Конечно, – сказала она серьезно. – Конечно, иди, раз служба…

Я сделал шаг от стола… и остановился, вспомнив то, чему как-то и не придал значения сразу.

– Минутка у меня есть… – сказал я. – Линда… Значит, ты еще умеешь и машину испортить – вот так, взглядом, на расстоянии?

– Ну да, – просто сказала Линда. – Знаешь, что самое занятное? Это очень старый наговор, неизвестно с каких времен, когда никаких машин и в помине не было. Бросишь его – и у кареты или телеги колеса перестают вертеться, и ничего кучер с этим не поделает. Оказалось, и против машин прекрасно действует. Потом его, конечно, можно снять. – Она вновь фыркнула. – Но с машины того бонзы я все сняла только на следующее утро. Они всю ночь возились, при фонарях, искали поломку – и ничего, конечно, не нашли…

– А с танком так можешь?

– Никогда не пробовала. А ведь было бы интересно…

– Линда, – сказал я, – ты когда-нибудь мне расскажешь побольше… обо всем этом? А я тебе расскажу, что у нас до сих пор в сибирской глуши встречается.

– Правда, встречается?

– Ага, – сказал я. – Так расскажешь?

– Конечно, Теодор. – Она смотрела открыто, с той ласковой покорностью, что всякий раз волновала кровь. – Получается, ты у меня сейчас самый близкий человек…