Майор Мартен Сервас. Книги 1-6

Чань ринулся к лифтам. Надо рассказать все суперинтенданту Жасмин У и запросить подкрепление. Немедленно. Добиться ее согласия любыми средствами; пусть задействует все свои связи, свое высокое положение. Надо срочно бежать на парковку, хватать машину и мчаться… Полиция Гонконга ничем не отличалась от других административных единиц. Пока хоть что-то сдвинется с места, пока мобилизуют специальное дежурное подразделение, прозванное "Летучими тиграми" за то, что они лезли по фасадам небоскребов, спускаясь с вертолетов на веревках, и другие силы, пока они получат разрешение, да еще в такую погоду, пройдет много часов. Медлить нельзя ни минуты.

* * *

Элайджа грезил. Он снова вернулся в Город, Обнесенный Стеной[409]. Наркотик перенес его в мир, где все было красивее, проще и понятнее. И каждый раз этот мир был новым. Отмытым от грехов и пороков. Здесь везение, талант, усилия и оценки мало что значили. Зато каждый, без всяких различий, мог наслаждаться счастьем и душевным спокойствием.

Его телефон звонил уже дважды. Он посмотрел на экран. Чань. Отложив телефон в сторону, Старик вернулся в "город за стенами", где счастливы были все, как в самых невероятных утопиях. Поскольку у героя была возлюбленная, перед которой все мужчины были равны: богатые и бедные, храбрые и трусы, гении и идиоты. Вот почему все, кто хоть раз был ее любовником, следовали за ней послушной свитой.

Элайджа грезил, и в нем снова возникали чувства, которых он старательно избегал, — эмоции, связанные с детством. Да, без всяких сомнений, это было лучшее время его жизни: детство в Коулун-Уоллд-Сити, легендарной цитадели, разрушенной в 1994 году, похожей на крепость, пронизанную окнами, где жилые дома налезали друг на друга, залезали друг в друга, без плана, без замысла архитекторов, без интервалов между зданиями. Этот гигантский бетонный монолит был так переполнен всяческими вставками и надстройками, что дневной свет с трудом проникал в него.

В те времена "город за стенами" был прибежищем всяческих банд, домов терпимости, опиумных курилен, контрафактных ателье и подпольных казино, однако большинство его обитателей жили мирно, сами налаживая жизнь квартала. Они не подчинялись никаким законам: не зависели ни от Гонконга, ни от Китая, который о них позабыл. И полиция никогда не заглядывала в город-крепость. Жители существовали, подчиняясь только самим себе, не признавая над собой никаких авторитетов, и сами организовывали свою жизнь. А отсутствие общественных служб компенсировали системой "помоги себе сам". Гигантское, безумное нагромождение обветшалых домов здесь было настолько плотным, что мальчишки предпочитали передвигаться по крышам, а не по узким и темным, как туннели, улочкам, где на голову все время, даже в солнечные дни, откуда-то капала грязная вода, а дорогу часто перегораживали кучи отбросов, кишащие крысами.

В этом городе вы волей-неволей все время оставались в форме: из трехсот пятидесяти домов только в двух имелись лифты, а потому, чтобы пройти по городу, надо было преодолеть сложную систему множества лестниц, проходов и коридоров, соединяющих дома друг с другом. Прыгать, бегать, взбегать наверх и сбегать вниз, курить, воровать, хохотать, драться и увертываться от ударов, пробираться мимо нелегальных зубоврачебных кабинетов, парикмахерских салонов и мясных цехов, где обрабатывали и свинину, и кошатину, — Элайджа и его братья жили этой восхитительной, анархической и свободной жизнью. Если они не помогали отцу разносить письма — он служил почтальоном, а Элайджа помнил, что, например, на Квон-Мин-стрит номера домов шли с 1 по 43, а потом сразу перескакивали на 35, поскольку адреса в "городе-крепости" тоже были свободолюбивы, — то присоединялись к маленьким чертенятам, обитавшим в квартале. О да! Это было счастливое время. Единственный по-настоящему счастливый момент в его жизни. А все остальное было всего лишь долгим трауром по этим волшебным годам.

В последнее время, когда Элайджа думал об этих детских годах, на глаза у него наворачивались слезы. "Это старость", — думал он. Однако под воздействием героина воспринимал эту жизнь еще блистательней, еще живее и интенсивнее, чем когда-либо. Это было его детство, это было детство всех на свете и жизни всех на свете.

52

Мин Цзяньфен не стал закрывать ставни в Ренессансной гостиной. Высокие, застекленные на французский манер двери выходили на террасу с противоположной от моря стороны, более защищенной от ветра, и ему не хотелось потерять ни секунды этого зрелища. Исмаэль и начальник охраны уговаривали его закрыть все ставни, но он категорически отказался и отослал их заниматься своими делами.

И не прогадал.